И еще была настольная игра «Рич и Рач». По картонному полю, разрисованному домиками, замками, реками и горами, сражающимися рыцарями и дикими зверями, двигаются по зеленым, красным, желтым и синим кружочкам фигурки, напоминающие контуры человеческой фигуры до пояса. Кидается фишка с цифрами, фигурка отмеряет шажки. Цель — первой проникнуть в нарисованный в центре доски замок. Но ей нужно преодолеть много препятствий. И бывает, в двух шагах от цели фигурка вдруг попадает в западню и должна отступить или, под горестный стон своего владельца, возвращается к началу пути.
Никогда позже, ни в какой игре я уже не испытывала такого азарта, как в те вечера в Валиной квартире за тяжелым дубовым столом, ярко освещенным висячей лампой под зеленым стеклянным абажуром с бахромой в виде стеклянных трубочек.
Но над счастьем игры висела ежеминутная угроза телефонного звонка, который мог прервать его грозным:
— Немедленно домой! Ты что, забыла, что тебе пора ужинать и спать?!
— Ну пожалуйста, ну еще пять минут!
— Не-мед-ленно!
И хрупкое блаженство разбивалось с печальным звоном.
А какие книги у Вали! Еще книги ее бабушек — с «ятями», но не затрепанные, не изрисованные, как у Наташи, а в хорошем состоянии и с замечательными картинками. Валя давала их нам читать, но со строгими условиями: не пачкать обложку, не загибать уголков, не отмечать карандашом или ногтем то место, где прервали чтение, не слюнявить палец, когда переворачиваешь страницу, и уж конечно не рисовать на полях и не раскрашивать картинки.
«Голубая цапля» — о мытарствах девочки-сиротки, которая не расстается с единственным своим другом — ручной цаплей.
Или «Маленький лорд Фаунтлерой» — о мальчике, который вырос среди честной и благородной бедноты, не зная, что он — внук лорда.
Или «Маленькая принцесса» — о девочке из богатой семьи, вдруг лишившейся своего богатства, но не утратившей благородства и достоинства.
Или «Дедушкина внучка» — о полунищем старике, продавце игрушечных бумажных мельниц, пригревшем в своей каморке несчастную крошку, убежавшую от злых циркачей-акробатов.
И конечно, всегда соблюдался закон жанра детской литературы: добро торжествовало над злом.
Мы подобными книгами — упивались (словцо в духе книг). Но ведь скучной книгой не упьешься. Значит, душа черпала в них что-то ей необходимое.
Потом начался Кассиль с его «Вратарем республики», «Великим противостоянием», Гайдар, Катаев, Полевой, Фадеев. Это была хорошая, «настоящая», идейная литература, а та — принято было считать — плохая, безыдейная, слезливая. Но прошло много лет, и оказалось, что эта хорошая не заслонила ту плохую. Да и была ли она плохой? Не она ли первая разбудила — пусть через сентиментальность, слезливость, мелодраму — чувства добрые, благородные, человечные?