— Она у нас дикая, — шутливо объясняет мама гостям, но за этой шутливостью мне слышатся нотки сожаления, что я не такая, как ей бы хотелось.
А после ухода гостей мама пеняет мне:
— Почему Анечка Горюнова всегда такая веселая, а ты такая мрачная? Почему Наташа всегда такая естественная, а ты… Почему Валя не стесняется разговаривать со взрослыми, а ты…
На кухне спокойно и просто. Никто не дергает. Если Ксения и учит, то простым, понятным, успокоительным вещам: штопать чулок, пришивать белый воротничок к школьной форме, складывать мужскую рубашку, гладить брюки.
— Вот так, милка, вот хорошо, правильно, сначала коленки пропарь через мокрую тряпочку, а теперь стрелку выглаживай, ну, совсем молодец, прямо лучше меня!
Или она чистит картошку, ощипывает курицу, а я ей вслух читаю. Или в который раз рассматриваю альбом с фотографиями, а она — в который раз! — вспоминает случаи из своего детства.
Ксению, как и Шуру, окружает поле доброты, естественности, надежности и уюта, и мне хорошо, спокойно в этом поле. От нее я не жду обиды, я прислоняюсь душой к ее спокойной, справедливой душе.
А Шура, моя Шуринька, вернется в Москву через несколько лет и уже навсегда останется в нашем доме, но не у нас, а в 13-й квартире, у Симоновых. И станет тут доброй хозяйкой, хранительницей семейного очага. На ее руках скончаются Елена Михайловна и Рубен Николаевич, вырастет маленький Рубенчик, а Женька превратится в седовласого Евгения Рубеновича, народного артиста СССР, режиссера и общественного деятеля. Но для нее он останется Женькой, которого она будет гнать мыть руки перед обедом.
Она скончается в семье Симоновых в 1988 году, в возрасте девяноста трех лет, и будет оплакана всеми, кто ее знал и любил. А любили ее все, кто ее знал.
В бывшую квартиру Глазуновых въехала другая семья. Мы всем двором собрались у грузовика и смотрели, как четверо солдат сгружают мебель. Возле солдат суетилась расфуфыренная дама и командовала:
— Осторожно, сервант! Осторожно, ящик с фарфором! Зеркало! Легче! Тише!
Тут во двор въехал черный блестящий автомобиль и из него вышли генерал, толстый мальчишка лет четырех и девочка лет одиннадцати.
Мы так и уставились на генерала. Никогда не видели вблизи живых генералов. Он был красивый, высокий, довольно еще молодой, с золотыми звездами на погонах, с широкими красными лампасами. На груди — орденские ленточки чуть ли не в десять рядов.
Мимо проходил Кирка Рапопорт, Мишкин брат, лейтенант. Увидев генерала, он замер, руки по швам, весь как-то прогнулся назад, отдал честь и, чеканя шаг, прошел мимо. Генерал снисходительно ему кивнул и тоже отдал честь. Генерал! Нашему Кирке!! Отдал честь!!! А потом взял за руки своих детей и скрылся в подъезде.