Надо действовать. В конце концов, до сих пор судьба проявляла к нему благоволение. Даст Бог, повезет. А сейчас надо немедленно обратиться к Майклу. Майкл его не забыл. Не мог забыть. Потому что слишком многое связывало Майкла с покойным академиком Нестеренко.
Он вошел в телефонную будку и набрал номер.
В последние несколько недель Шота чувствовал себя прескверно. Давали о себе знать застарелые болячки. Ни к черту стал не годен, досадливо думал он, просыпаясь по утрам с ужасной головной болью и ломотой в суставах. Врач Михаил Израильевич Шатан, который пользовал Шоту уже лет десять — с тех самых пор, как грузинский вор в законе перебрался в столицу и осел в подмосковной Балашихе, твердо говорил, что это шалят почки и надо бы подумать о пересадке сначала левой, а потом и правой. Вас спасет трансплантация, как заклинание повторял Михаил Израильевич модное словцо. Но Шота боялся этой чертовой трансплантации и не желал думать об операции. Вот когда приспичит, когда встанет вопрос ребром, тогда и посмотрим, отговаривался он.
Шота, кряхтя, встал с постели. Ломило поясницу — ко всем прочим радостям радикулит, что ли, разыгрался? Был одиннадцатый час — так поздно он никогда еще не поднимался. Имея давнюю привычку начинать важные дела с раннего утра, он сегодня явно выбился из графика. А всему виной вчерашний звонок из Барнаула от Толика Клешни, алтайского смотрящего. Разговор был короткий и грозный. Алтайские требовали вернуть свою долю, которую они вложили в прошлом году в Шотину операцию по устранению Варяга. Дела на Алтае шли не бог весть как — теневой водочный бизнес совсем увял, потому что в крае всю власть захватили пришлые французы: купили по дешевке местный ликероводочный завод, вложились по-крупному, стали расширяться, попутно захватив и мелкие спиртозаводики. Шота слушал вполуха про эти водочные дела. Но как только Клешня завел базар про должок, сразу навострил уши. Клешня поставил Шоте ультиматум — либо он к концу месяца с гонцом передает три лимона, либо алтайские шлют к Шоте в подмосковную Балашиху своих гонцов на разборку. Зная крутой нрав Клешни, которого в Сибири многие побаивались и о котором ходила слава чуть ли не беспределыцика, Шота решил не рисковать и, мягко пожурив Толика за нетерпение, твердо пообещал вернуть долг в ближайшие две недели. На том и порешили.
И вот теперь, вспомнив о том неприятном разговоре, Шота приуныл. Мало ему своих напастей в Москве, так еще новая беда прет с Алтая… Естественно, у Шоты были и три лимона, и тридцать. Но в отличие от старых московских воров, он не хранил наличные бабки ни в стеклянной банке, ни на даче, а, как и полагается настоящему нынешнему бизнесмену, все держал в обороте. Так что никаких трех лимонов он дать Толику не мог — не вынимать же деньги со счетов принадлежащих ему промышленных гигантов… Шоте срочно требовался надежный и влиятельный помощник, который мог бы поспособствовать раздобыть эти три миллиона баксов на стороне. В свое время ему мог бы помочь Сапрыкин, но Александр Иванович вот уже месяца два как куда-то делся, а у Шоты не было ни времени, ни возможности заниматься его поисками. Было еще три-четыре человечка в высших эшелонах/ но обращаться к ним хитрый грузинский авторитет пока не спешил — они были слишком большие фигуры, чтобы их беспокоить по пустякам. Для решения возникшего финансового затруднения он решил потревожить чиновника рангом пониже, но тоже с немалыми возможностями. И с немалыми аппетитами. Главное было умело эти аппетиты пробудить. Евгений Николаевич — вот кто ему поможет! Урусов!