– Это причиняет страдание? – спрашивает Ленцен.
– Поначалу да, – отвечаю я. – Но удивительно, как быстро становится нормальным то, что сперва казалось невыносимым. Мы способны ко всему привыкнуть. Не полюбить – нет. Привыкнуть. К боли, к безнадежности, к неволе…
Стараюсь отвечать развернуто. Поддерживать разговор. Нормальное интервью. Надо усыпить его бдительность. Его сомнения, его подозрения.
– Чего вам больше всего не хватает?
На минуту задумываюсь. Так много всего, чего нет в моем мире. Ярко освещенные чужие окна и незнакомые люди внутри, на которых бросаешь взгляд, проходя мимо. Туристы, которые спрашивают дорогу. Одежда, мокрая от дождя. Велосипед, который у тебя украли.
Оброненное мороженое, тающее на раскаленном асфальте. «Майское дерево».
Поиск места для парковки. Цветы на лугу. Детские рисунки мелом на асфальте. Церковные колокола.
– Всего, – наконец отвечаю я. – Не обязательно чего-то грандиозного. Вроде сафари в Кении, прыжка с парашютом в Новой Зеландии или пышной свадьбы. Самых обычных, милых, нормальных мелочей.
– Например?
– Идти по улице, улыбнуться незнакомому прохожему и в ответ увидеть улыбку на его лице. Или вдруг заметить, что в долго пустовавшем помещении по соседству открылся новый милый ресторанчик.
Ленцен улыбается.
– Так маленькие дети разглядывают что-нибудь, затаив дыхание.
Он кивает, как будто хочет сказать, мол, прекрасно понимает, что я имею в виду.
– Или запахи в цветочной лавке… Такого вот рода мелочи. Испытывать то, что испытывают все, чувствовать связь со всеми и во всем – в жизни, смерти, работе, отдыхе, юности, старости, радости, гневе.
Останавливаю себя, заметив, что уже не просто даю интервью, но стараюсь предельно искренне ответить на вопрос, сама не понимая зачем. Это так приятно – говорить. Возможно, потому, что я так редко говорила последние годы. Потому, что меня так редко о чем-нибудь спрашивали.
Черт бы тебя побрал, Линда.
– И конечно, мне очень не хватает природы, – продолжаю я. – Очень.
С трудом сдерживаю тяжелый вздох, чувствую, как от тоски перехватывает горло, словно от изжоги, именно сейчас, именно в этой ситуации, черт бы меня побрал.
Возможно, было бы проще, если бы Ленцен был уродом.
Ленцен молчит, словно не хочет нарушать послезвучие от сказанного мной, похоже, он что-то обдумывает.
Но он не урод.
– Вы чувствуете себя одинокой? – спрашивает он.
– Я бы не назвала себя одинокой. Я много общаюсь, сегодня ведь для этого не обязательно ходить в гости, в нашем распоряжении достаточно возможностей для общения, так сказать, на расстоянии.