– Это возможно только на страницах романа, – с апломбом заявляет Ленцен.
Молчу.
А сама думаю: вот увидишь.
«Увидит ли? – тут же с сомнением переспрашиваю саму себя. – И как же это будет?»
– Возможно, было бы интереснее, если бы у преступника был более сложный психологический мотив? – продолжает Ленцен.
Ясно, что уже давно он говорит не о моей книге, а о самом себе, пытается найти оправдание. Я это понимаю, он это понимает, и каждый из нас понимает, что другой это понимает. Может, наконец, пора об этом прямо сказать. Отбросить все иносказания и недомолвки. Но вместо этого я спрашиваю:
– Какой же мотив?
Он равнодушно пожимает плечами. Скользкий, как угорь.
– Ну, я же не писатель, – иронизирует он. – Но, скажем, почему бы главной героине не умереть в финале романа? Это было бы более правдоподобно. И в то же время более трагично.
Ленцен пристально смотрит на меня.
Отвечаю на его взгляд.
Он задает следующий вопрос.
Но я не слышу его.
Love, love, love.
О, нет, только не это.
Love, love, love.
Пожалуйста, нет.
Love, love, love.
Пожалуйста, нет, я больше не выдержу.
There’s nothing you can do that can’t be done,
Nothing you can sing that can’t be sung,
Nothing you can say but you can learn how to play the game,
It’s easy.
Я начинаю скулить. Вцепляюсь в край стола. Панически озираюсь, пытаясь понять, откуда звучит музыка. Ничего не нахожу. Только вижу, как по паркету ползет огромный паук, слышу звуки, которые он издает своими лапками, – чирк-чирк-чирк-чирк. Вижу лицо Ленцена перед собой, почти вплотную, глаза, белки с тонкими прожилками. Монстр из моих кошмаров – он передо мной. Чувствую его дыхание на своем лице.
– А вы боитесь смерти? – спрашивает Виктор Ленцен.
Мой страх – это глубокий колодец, в который я свалилась. Я ухожу под воду, пытаясь ногами нащупать дно, но дна нет, кругом только мрак.
Барахтаюсь, пытаюсь вынырнуть, удержаться на поверхности, остаться в сознании.
– Что вы сказали? – спрашиваю я.
Ленцен, нахмурившись, смотрит на меня.
– Я ничего не говорил. С вами все в порядке?
Кашляю. Мне удалось взять себя в руки. Сама не знаю как.
– Знаете, – спокойно продолжает Ленцен, – больше всего меня удивила развязка. Я все время думал, что никакого убийцы не было и в финале окончательно сломленная сестра признается, что это сделала она.
Пол ушел у меня из-под ног. Подо мной – темнота. Марианская впадина, одиннадцать тысяч метров мрака. Лицо Анны, смеющееся, язвительное, нож в моей руке, холодная ярость, я вонзаю лезвие.
Я вонзаю лезвие? Я? Нет, нет. Это всего лишь ужасное мгновенное помутнение. Этого не было. Нет! Это все музыка. Присутствие монстра. Мои напряженные нервы. Может, он мне что-то подсыпал? Я – не я. Я не была собой. В этом ужасном мгновенном помутнении я спросила себя: это твое непомерное чувство вины, может, оно не оттого, что ты не смогла спасти Анну, а оттого, что ты сама, ты сама… Может, и не было никакого сбежавшего мужчины. Были только ты и Анна. Может, этот сбежавший мужчина всего лишь очередная твоя история, чудесная история, сочинить которую могла только настоящая писательница.