Еще не договорив, молодой граф Марч уловил отчаяние и в Солсбери, и в своем отце. В поисках поддержки он поглядел на Уорика, но и тот грустно покачал головой.
Солсбери покосился на верхние ступени, прибрасывая, нет ли уже кого на подходе: чего доброго, услышат.
– Отец у меня пережил много набегов на свои земли, – неожиданно предался он воспоминаниям. – И все от жадных до чужого добра шотландских лэрдов[12]. Отец мой, Ральф Невилл, человек был осторожный, но как-то раз оказался застигнут вне стен, да еще и в численном меньшинстве. Было ясно: если стоять и сражаться, можно потерять всё.
Солсбери снова покосился на ступеньки. Соратники стояли и молча слушали.
– Ну так вот, – продолжил он. – Отец выслал вперед троих своих слуг, здоровых таких ребят, с двумя ларцами серебра, и оставил их одних в долине, пока эти дикари из клана медленно к ним подбирались – волки есть волки, что с них возьмешь. Но оказались они осторожными не в меру: то ли неожиданно свалившееся богатство их смутило, то ли просто знание того, что враг у них хитрый и опасный. Они ожидали ловушку, а когда поняли, что ее нет, отец уже отступил в крепость, и дотянуться до него не было возможности.
– А что сталось с серебром и слугами? – спросил Эдуард.
Солсбери пожал плечами:
– Как водится: слуг убили, а серебро утянули к своему лэрду в логовище, где люди обитают вперемешку со скотом. Там на радостях – богатства-то сколько враз нажито – все упились до одури и повалились спать. А тут на них из темноты мой отец со своими воинами. Людей он теперь прихватил с собой в избытке, и они пустились по следу: ларцы-то тяжелые, далеко не уйдешь, это тебе не с топориком по горам рыскать. Люди моего отца тогда ухлопали и того лэрда, и его разбойников – те со сна и очухаться не успели. Ну а наутро прихватили ларцы и вернулись обратно через границу. Мой отец любил об этом вспоминать в свои последние годы. Говорил, память эта его согревает: предсмертное изумление на их физиономиях.
Стук шагов на лестнице заставил Солсбери чутко вскинуть руку, не доведя свою мысль до конца. Наверх поднялся королевский герольд. Он был облачен в розово-синее, и на площадке башни смотрелся как сойка среди ворон. При подъеме у него занялось дыхание, что, однако, не сказалось на галантности поклона трем графам (Йорку в последнюю очередь).
– Милорды. Я говорю от имени его величества Генриха, короля Англии, Ирландии и Франции, Защитника и Радетеля королевства, герцога Ланкастерского и Корнуоллского, благословенного помазанника Божия. – Под холодными взглядами стоящих он запнулся и, неловко глотнув, продолжил: – Милорды, мне велено сообщить, что король прощает всех, кто по недомыслию поднял на него оружие. Он явит свою милость любому, кто примет его прощение незамедлительно.