– Были ли на твоей памяти такие жаркие осенние дни?
– Нет, никогда, но… Так неожиданно… И солнце уже к закату начинает клониться…
Айше вздохнула.
– Я не спрашиваю твоего позволения, Яльцын, – сказала она. – Я тебя ставлю в известность о своем желании. Если оно здесь, в этом дворце, еще что-то значит. Ты мне запретить не можешь, но не можешь и разрешить, я знаю. Так не стой столбом. Найди того, кто скажет да или нет.
Яльцын коротко поклонился, засеменил по двору.
Джанбал и Айше подошли к краю бассейна. Остановились, глядя на свои дрожащие, перевернутые отражения: одна – в шелковых бирюзовых одеждах, другая – в простых желтых.
Вода в реке Ешиль-Ирмак зеленоватая, непрозрачная – в глубокой части бассейна, той, что примыкала к дворцовой стене, глубже пяти-шести ладоней ничего не было видно. Там, где мельче, сквозь воду виднелась красивая мозаика на дне.
Айше не знала, в каком веке неведомые мастера выложили цветным стеклом переплетающиеся круги, строгие полосы и радующие глаз своей четкой гармонией ромбы. Дворец был старый, очень старый.
Сколько босых ног входили по этим узорам в воду бассейна? И где они сейчас? Умерли, ушли, распались на прах и кости. Вот стоят на краю две девушки, как многие сотни других девушек до них. И они – такие же, как те, прежние, но и не такие: как вода, наполняющая этот бассейн, – та же вода, но ни единая капля в ней не та, что была тогда.
Не удержать, не остановить реку, и время течет, как вода, – сквозь пальцы, сквозь прутья решетки, мимо берегов, далеко за горизонт, в великое море.
– Идут, – сказала Джанбал.
Айше вздрогнула, возвращаясь из своих мыслей, снова посмотрела на кольцо, которое крутила в тонких белых пальцах. Бронза и золото, крупный изумруд круглой огранки, несколько мелких рубинов по бокам.
– Позволишь ли взглянуть, госпожа? – низко поклонилась служанка Ёзге-Джанбал.
Потянулась и вдруг потеряла равновесие, неловкая девчонка, взмахнула руками, выбила кольцо из пальцев Айше. Почти без вплеска кольцо ушло в темную воду – и ведь как нарочно, в самой глубокой части бассейна!
Ахнул подошедший Абдулла-Хамид, сощурился Яльцын. С ними была личная служанка Адак-ханум, маленькая, невзрачная, с лицом настолько незапоминающимся, что можно было, наверное, и чадру никогда не надевать.
Айше вскрикнула от досады, отвесила нелепой дурище такую оплеуху, что у той голова дернулась. Ёзге разрыдалась, упала на колени.
– Прости, госпожа! – повторяла она снова и снова. – Прости, я такая неловкая!
Айше, сжав зубы, повернулась к евнухам.
– Все идет не так, все! – прошипела она. – Аллах совсем лишил меня своей милости! Это самое дорогое для меня кольцо – его бабушке Махидевран подарил сам султан Сулейман в знак любви.