Люля вошла, высокая и обнаженная.
– Обиделся? – спросила она и стала расстегивать на нем «молнию».
– Что ты делаешь? – смутился Месяцев.
Это было чувство, обратное боли. Блаженная пытка, которую нет сил перетерпеть. В нем нарастал крик. Месяцев зарыл лицо в шубу. Прикусил мех.
Потом он стоял, зажмурясь. Не хотелось двигаться. Она обняла его ноги. Ей тоже не хотелось двигаться. Было так тихо в мире… Выключились все звуки. И все слова. Бог приложил палец к губам и сказал: тсс-с-с…
Потом была ночь. Они спали друг возле друга, обнявшись, как два зверька в яме. Или как два существа, придавленные лавиной, когда не двинуть ни рукой, ни ногой, и непонятно: жив ты или нет.
Среди ночи проснулся оттого, что жив. Так жив, как никогда. Он обладал ею спокойно и уверенно, как своей невестой, которая еще не жена, но и не посторонняя.
Она была сонная, но постепенно просыпалась, включалась, двигалась так, чтобы ему было удобнее. Она думала только о нем, забыв о себе. И от этого самоотречения становилась еще больше собой. Самоотречение во имя наивысшего самовыражения. Как в музыке. Пианист растворяется в композиторе. Как в любви. Значит, любой творческий процесс одинаков.
Концерт был сыгран. А дальше что?
За Месяцевым приехала дочь. На ней была теплая черная шапочка, которая ей не шла. Можно сказать – уродовала. Съедала всю красоту.
Люля вышла проводить Месяцева. Ее путевка кончалась через неделю.
– Это моя дочь Анна Игоревна, – познакомил Месяцев. – Она некрасивая, но хороший человек.
– Это главное, – спокойно сказала Люля, как бы согласившись, что Аня некрасива. Не поймала шутки.
Аня была всегда красива, даже в этой уродливой шапке. Всем стало неловко, в особенности Ане.
– Счастливо оставаться, – пожелал Месяцев.
– Да-да… – согласилась Люля. – И вам всего хорошего.
Месяцев с пристрастием посмотрел на шубу. Она не скукожилась. Все было в порядке.
Машина тронулась.
Обернувшись, он видел, как Люля уходит, и еще раз подумал о том, что шуба не пострадала. Все осталось без последствий.
Месяцев прошел в свой кабинет и включил автоответчик.
Звонили из студии звукозаписи. Просили позвонить. Тон нищенский. Платили копейки, так что работать приходилось практически бесплатно. Но Месяцев соглашался. Пусть все вокруг рушится и валится, а музыка должна устоять.
Звонили из Марселя. Предлагали турне по югу Франции.
На кухне сидела теща Лидия Георгиевна, перебирала гречку. Она жила в соседнем подъезде, была приходящая и уходящая. Близко, но не вместе, и это сохраняло отношения.
Готовила она плохо. Есть можно, и они ели. Но еда неизменно была невкусной. Должно быть, ее способности лежали где-то в другой плоскости. Теща – органически справедливый человек. Эта справедливость ощущалась людьми, и к ней приходили за советом. Она осталась без мужа в двадцать девять лет. Его затоптали во время похорон Сталина. Ушел и не вернулся. И ничего не осталось. Должно быть, затоптали и размазали по асфальту. Она старалась об этом не думать. Сейчас, в свои семьдесят лет, ей ничего не оставалось, как любить свою дочь, внуков, зятя. Игорь всегда ощущал ее молчаливую привязанность и сам тоже был привязан.