Волны, набегая в темноте со всех сторон, казалось, решили не дать кораблю уйти от назначенной ему гибели. В манере, с которой они нападали на него, чувствовалась ненависть, и в наносимых ему ударах – свирепость. Он походил на живое существо, брошенное на растерзание разъяренной толпе: страшно избиваемое, подымаемое вверх, бросаемое вниз, растаптываемое. Капитан Мак-Вер и Джакс держались друг за друга, оглушенные шумом, придушенные ветром; этот необычайный разгром, окружавший их, внес, как проявление необузданной страсти, глубокую смуту в их души. Дикий и страшный крик, один из тех, которые иногда таинственно пробиваются сквозь вихрь урагана, словно на крыльях пронесся над кораблем, и Джакс сделал попытку перекричать его:
– Судно не выдержит этого!
Этот крик вырвался из его груди, невольный, необдуманный, как зарождение мысли в мозгу. Он сам не слыхал его. Исчезло сразу все – мысль, желание, усилие, и невнятная вибрация этого крика слилась с бурными волнами воздуха.
Он ничего не ожидал от этого крика. Ровно ничего. И в самом деле, что можно было ответить? Но спустя некоторое время он с изумлением расслышал хрупкий голос, звук-карлик, не побежденный в чудовищной сумятице:
– Может выдержать!
То был глухой вой, а уловить его было труднее, чем еле слышный шепот. И снова раздался голос, полузатопленный треском и гулом, словно судно, сражающееся с волнами океана.
– Будем надеяться! – крикнул голос, маленький, одинокий и непоколебимый, как будто не ведающий ни надежды, ни страха; и замелькали бессвязные слова: – Судно… это… никогда… как-нибудь… к лучшему.
Джакс уже не пытался расслышать.
Тогда голос, словно внезапно напав на единственный предмет, способный противостоять силе шторма, окреп и твердо выкрикнул последние отрывистые слова:
– Держится… строители… хорошие… машины… Рут хороший человек.
Капитан Мак-Вер снял свою руку с плеча Джакса и перестал существовать для своего помощника, точно растаял в окружающем мраке. У Джакса конвульсивное напряжение мускулов сменилось всеобщей вялостью. К гложущей глубокой тоске присоединилась неимоверная сонливость, как будто он был избит и измучен до одурения. Ветер завладел его головой и пытался сорвать ее с плеч; одежда, насквозь промокшая, была тяжела, как свинец; холодная и мокрая, она походила на броню из тающего льда; он дрожал; это продолжалось долго: крепко держась руками, он медленно погружался в бездну телесных страданий; он сосредоточился, лениво и бесцельно, на самом себе; а когда что-то сзади ударилось слегка о его ноги, он чуть не подпрыгнул.