– Ты?! – выдохнула она, прижав руку с ножом к груди.
– Я! – сказал Сырец и отнял у Тамары нож. Он разлепил ее руки и прижал к себе. Это о ней он мечтал долгими бессонными ночами, ворочаясь на жесткой лагерной койке. Ему хотелось женской ласки, но не любой, не абы какой. Он думал о Тамаре, вспоминал ее грудь, мысленно ласкал ее ноги, целовал ее всю, трепетную, волнующуюся, беспокойную.
– Ждала? – сказал он, ощущая своим телом ее тело, доверху вливая в себя все ее домашнее тепло.
– Ждала, ждала, – сказала Тамара, и сделала робкую попытку отодвинуться от него, но Сырец не отпустил ее, он еще крепче прижал к себе родное тело любимой женщины.
– Любишь? – строго спросил он, вжимаясь в нее, как в пластилин. Вдруг в кухонную идиллию ворвался посторонний звук. Снова телевизор. Кто-то в ящике неудачно повысил тембр голоса, жестяные децибелы перелетели через тонкие стены, вмешиваясь в объяснения влюбленных.
– Люблю, – пугливо озираясь, сказала Тамара, – отпусти, муж в комнате, телевизор смотрит.
Слово прозвучало. Мир рухнул. В глазах потемнело. Володя больно стукнулся затылком о кухонный шкаф.
– Кто он? – сказал Сырец, потирая ушибленное место. Он был спокоен, его сознание оставалось ясным и чистым, глаза смотрели на Тамару, но видели перед собой лишь сдобное женское тело. «Страданье есть способность тел, и человек есть испытанье боли», – в памяти всплыли строки из забытого стихотворения. Кто написал эти стихи? На зоне гуляли по рукам переписанные мелким почерком чьи-то стихи. Корявые каракули передавали другим душу и чувства неизвестного поэта, заключенные учили их наизусть, чтобы скоротать лагерное время. Чужие чувства пригодились, жизнь нечаянно вылила на Сырца пригоршню прекрасных стихов. Он тоже испытывал себя болью. Ему было больно, нестерпимо больно. Он не утратил способности к страданию: глазам представлялась идеальная женщина, а душа предлагала свое зрелище. Она видела в Тамаре предательство, оно поворачивалось перед Сырцом медленно, слишком медленно, играя на тусклом солнце сверкающими гранями, как огромный сияющий калейдоскоп. И предательство бывает по-своему великолепным. Тамара предала его, она жестоко, больно ранила, но ведь она любит только Сырца. Он знал, что она любит его, другого мужчину Тамара не может любить по определению.
– Аркаша, Лащ, – сказала Тамара и в страхе затихла. Сырец брезгливо передернулся. Она уверена, что он ударит ее. По-другому она не умеет думать. Она ждет удара. Сырец пошатнулся, но удержался на ногах. Он вдруг понял, что это не первое и не последнее предательство в его жизни. Его еще не единожды обманут. Он никого не предавал, а его жестоко и нагло сдали, променяв на сиюминутное удобство.