Нарядились в пух и прах, пришли на выставку, а там толпа, бомонд, высокопоставленные лица из Союза художников, режиссеры, издатели и просто тусовщики. Простых художников маловато, зато на столе много выпивки, водка «Стандарт» в литровых бутылках, вино в двухлитровых бумажных пакетах, пластиковые стаканчики, а на закуску – солнечные мандарины, наверное, для придания колорита.
Бомонд в сторону выпивки поглядывает. Искусственный космос всем по барабану. Антураж бедненький, картины страшненькие, я вмиг заскучала. Девчонкам тоже не понравилось. Творческая публика не заинтересовалась девичьей красотой. И моя, зрелая, никого не прельстила. Понятное дело, чтобы оценить зрелость, требуется тонкий ценитель. А то и любитель экзотики. Да что там говорить, красота и молодость в современном мире утратили свою актуальность, да и зрелость не в почете.
Разобиженные, мы улизнули в соседний зал, шепотом поругали модного-размодного художника, втихомолку посмеялись над незамысловатым угощением и бомондом, и принялись рассматривать картины, посвященные Михайле Ломоносову.
Увлеклись. Забыли про суету. У дверей висела небольшая картиночка. А на ней печка. Светлая такая, теплая. Несколько раз я застывала перед ней. Как магнитом притягивает к себе картиночка. На всякий случай взяла у администратора номер телефона художника. Тот обрадовался: видимо, я была первой на выставке, кто заинтересовался искусством по-настоящему.
Мы еще немного побродили по залам и, не прощаясь, тихо испарились. На следующий день я позвонила по номеру. Разумеется, художник заломил непомерную для меня цену.
– Пять тысяч!
– Неееет, слишком дорого для меня, – протянула я, – лучше обойдусь без искусства.
– Ну, три! – сразу сбавил автор печки.
– Ладно, потом созвонимся.
Я все-таки решилась купить картиночку. Три тысячи – не деньги по нынешним временам. Больше прокуриваю.
Время шло, дела кружились водоворотом, а я все надеялась, что картина выветрится из моей памяти, заплывет, затянет ее ряской, но прошел месяц, затем второй, а уже ближе к Новогодью я поняла, что жить не могу без печки. Снова позвонила. Художник настороженно поинтересовался, не от меня ли ему звонили двое мужчин.
– Нет, не от меня, – горячо заверила я. До мелких интриг я еще не опустилась, но на своем стояла твердо. – Сбавьте цену!
– Да вы что! И без того даром отдаю! – возмутились на другом конце провода. – Это же настоящая монастырская печка! Не сбавлю!
Четыре восклицания в один присест. Не всякой женщине под силу такое испытание выдержать.
– Какая же это печка? Это картина, причем, небольшого размера, – возразила я, – а печка под сто тысяч стоит. Даже самая маленькая.