В Казани капитан, что было естественно, остановился у своего двоюродного брата Андрея Полозова. Тот обрадовался приезду столичного родственника. Представил его своей жене, сыновьям и дочерям.
– Как там meine liebe Mutter?[8] – поинтересовался Полозов.
– Я ее уже давно не видел, – сказал Голевский. – Где-то с середины мая. Но хочу заметить, что письма мне твоя матушка довольно-таки исправно и регулярно присылает. И во всяком письме пишет, что все у нее в полном порядке. И дела, и здоровье, как душевное, так и физическое. Жду ее к рождеству, ежели конечно сам успею вернуться из сибирского вояжа.
– Мне она тоже пишет, но я ей редко отвечаю. Не любитель я писать письма, а она обижается.
– И право есть за что, мой друг. Разве можно забывать и обходить должным вниманием свою родную матушку, самого дорогого, единственного и неповторимого человека на всем белом свете.
– Веришь ли, нет, мой дорогой кузен, но от твоих слов мне стало невероятно стыдно. Но что поделаешь, на работе приходится столько писать, что на родственную переписку просто сил не остается.
– Это лень, батюшка, а не нехватка сил. Лень! И не более. Мог бы и написать пару строчек родной маман.
– Не ругай меня, мой кузен, мне и так неловко. Напишу я ей письмо, напишу, верь мне, Александр. Кстати, ты как раз вовремя приехал. Сегодня будет бал у губернатора. Поедешь со мной или отдохнешь перед дальней дорогой?
– Пожалуй, съезжу. Мне любопытна ваша провинциальная светская жизнь. А передохнуть? Поспал в дороге.
– Я ознакомился с письмом из тайной канцелярии. Там сообщается, что ты едешь в Красноярск инкогнито, у тебя особое поручение?
– Да, это так, – улыбнулся Голевский. – Надеюсь, ты избавишь меня от нужды отвечать, в чем оно заключается?
– Боже упаси, конечно же, мон шер, я не любопытен. Я понимаю, сие государственная тайна. В любом случае рассчитывай на мое содействие и содействие его превосходительства, нашего губернатора.
– Благодарю.
– Ибрагим, покажи гостю комнату, – распорядился Полозов. – Там приведешь себя в порядок. Увидимся позже. Скоро у нас обед.
Сухощавый слуга-татарин проводил Голевского наверх, в одну из комнат для гостей.
Комната была уютной и блестела чистотой. Шторы и обои голубого цвета вкупе с лазурным шелковым бельем делали помещение еще больше уютным, спокойным и располагали к отдыху. Игнат притащил чемодан с личными вещами хозяина и распаковал. Голевский отослал Игната разведать обстановку, а сам, оставшись наедине, снял дорожный сюртук, расстегнул ворот рубашки, достал книгу Байрона «Корсар» и прилег на софу. Почитал, вздохнул. Да, Байрон, бесспорно, великий поэт. Как точно он сказал про женские слезы: «Для женщины и меч и щит». Голевский открыл крышку медальона с миниатюрным портретом возлюбленной. Вспомнил сцену прощания, мокрые глаза Даши, ее тоскливый взгляд. Сжалось сердце.