Я слушал, слушал и вдруг как-то сразу все — и кабинет, и советский чиновник (чекист, вероятно) со всеми его подходами и неясными намеками — все это стало мне глубоко отвратительным. Я прервал беседу, сказал, что приду через недельку-другую, а сам решил про себя окончательно, что ноги моей здесь больше не будет. Но на прощанье хозяин кабинета ткнул мне еще бумагу о неразглашении разговоров, проведенных со мною здесь, сказал, что у меня будет еще много возможностей доказать свою преданность России. Я сухо кивнул и вышел с непонятным и огромным облегчением, словно бог отвел от меня огромную неприятность. Сам Господь наставил меня и помог выбрать дорогу, по которой я уж точно теперь пойду, выполняя слово, данное мною Христофору, — останусь на его месте и постараюсь жить спокойно и достойно, как жил он...
И Андрей, и Ирина были давно готовы к этому решению Святосаблина н его попытке вернуться в Россию. Они просто не верили, а оказалось, Владимир помышлял об этом серьезно. Во всяком случае, его судьба была решена. Гораздо сложнее все было у них самих. Еще совсем недавно каждый мог принимать для себя любые решения. Сейчас их было трое, да еще две девочки, дочки Ирины в далекой Бнзерте.
Как все сложатся теперь? Где жать? На какие средства? Чем может заняться Андрей, потерявший работу и целиком положившийся на Сигодуйского? В любом случае, пока оставалось как можно быстрее и лучше узнать и понять друг друга.
Дмитрий Сигизмундович не хотел быть навязчивым, он старался приходить не с самого утра, а поближе к обеду и не засиживаться допоздна. Однако Андрей успевал о многом говорить с ним и все больше проникался уважением к новому другу. Он не казался теперь ему смешным. Сигодуйский был весьма спокойным, молчаливым и вовсе не словоохотливым человеком, довольно скупым на слова и улыбки. Вероятно, таким Дмитрия Снгизмундовича сделали прошедшие десять лет. Он постарел, похудел, посуровел и совсем был не похож на слабохарактерного доктора-толстяка в длинной кавалерийской шинели, портрет которого так живо не раз рисовала ему Ирина. Они говорили о многом — и даже о политике и общих вопросах...
Приехавшему из Бизерты несколько дней назад Сигодуйскому по-особому виделось положение русской эмиграции, считавшейся себя политической силой, оказывающей определенное влияние и на жизнь столицы Франции и всей страны. Сигодуйский высказывал вполне трезвые взгляды и на будущее русских — на их акклиматизацию и закономерное отторжение и даже на решение определенной группы по тем или иным обстоятельствам, зачеркнув свое прошлое, вернуться на родину. Рассуждая политически зрело и достаточно дальновидно, он предсказывал быстрый рост фашизма в разгромленной Версалем Европе, рождающей и пестующей силу, которая в скором времени начнет самоутверждаться среди своих и других народов при помощи милитаризации, демагогических теорий, подготовки и развязывания ряда локальных войн — из них в конце концов вырастет и большая, глобальная война.