— Тебе?..
— Вы же знаете, для вас Согор готов на все.
— Знаю, но что ты можешь сделать?
— Я могу убить. По одному вашему знаку я могу влить в жилы Джорджа Малькольма яд, убивающий через год, он заставит его сильно страдать… А может быть, лучше задушить его сегодня ночью. Я готов! Мой аркан со мной».
Принцесса, посмотрев на Согора, приподняла плечи.
— Запрещаю тебе и думать о Джордже Малькольме! — прошептала она. — Для тебя среди всех англичан этот должен быть священным. Помни это!
На лице индуса появилось удивление.
— Как? — прошептал он. — Вы хотите, чтобы он жил?
— Да, я хочу, чтобы он жил страдая! Чтобы он жил, видя, как все, кого он любит, умирают, как гибнут все его надежды. Я хочу истоптать ногами его слишком гордое сердце, отторгнувшее мою любовь. Хочу, наконец, чтобы он долго призывал смерть, и убью его сама, сказав, за что убиваю! Понимаешь ли теперь мою месть и не находишь ли ее лучше своей?
Индус распростерся перед принцессой, глаза которой мрачно блестели непримиримой ненавистью.
— Госпожа, — пробормотал он, — великая госпожа! Я обожаю в вас дочь Шивы и Бовани, самой богини ненависти.
— Тамерлиды — сыновья богов, — сказала принцесса с гордостью, — а я — дочь тамерлидов.
Помнят ли наши читатели разговор между Джоном Малькольмом и Джорджем на другой день после приезда его в Бенарес? Напомним его читателям.
Джордж спрашивал отца о таинственной цели его жизни, просился к нему в помощники. Судья же просил у сына отсрочки на месяц, говоря, что по истечении этого срока он не станет от него ничего скрывать.
Прошло три недели с того времени. Джордж с нетерпением считал дни и ожидал того момента, когда ему можно будет наконец разделить с отцом опасности его предприятия и славу успеха.
Джон Малькольм стал еще деятельнее. Его сыновья и воспитанницы поражались тому, как хватало сил этому человеку столь преклонных лет вести насыщенную ежедневным трудом жизнь.
С самого раннего утра Джон Малькольм садился верхом на лошадь и без сопровождения лакея покидал усадьбу в неизвестном направлении. Джордж, попросившийся однажды сопровождать его, получил категорический отказ.
Обычно сэр Джон возвращался к ужину. Пыль, покрывавшая лошадь, свидетельствовала о большом расстоянии, которое преодолевал всадник. Час или два Джон Малькольм разговаривал с сыновьями. Радость светилась на его одухотворенном, выразительном лице. Затем, удалившись к себе, он приводил в порядок заметки, привезенные им из поездки, и лампа его горела часто до самого рассвета. Нередко лакей замечал, что постель хозяина не была даже смятой, и высказал свое удивление Джорджу, который не замедлил передать его отцу: