— В конечном счете не так важно, как бы она это назвала, мадемуазель. Она погубила бы свою жизнь, а этого допускать нельзя.
Белая роза присоединилась к своим товаркам, в клочья разодранная пальчиками, унять дрожь в которых никак не удавалось.
— Мистер Карр, но если эта дама… любит вас… разве это честно по отношению к ней… не сказать ничего?
Повисла долгая пауза, затем милорд набрался смелости и солгал:
— Надеюсь, что со временем… она забудет меня.
Диана так и замерла на скамье. Розы были забыты, бриз вздымал опавшие лепестки у ее ног легко, почти игриво… Где-то в кустарнике пела птица, на одной рыдающей горловой ноте, а вокруг, отовсюду, доносился несмолкающий щебет и стрекотание. Солнце купало сад в своих ярких лучах, наполняя его блеском и очарованием. Но для этих двух молодых людей его красоты сейчас не существовало — весь мир казался погруженным во мрак.
— Понимаю… — прошептала наконец Диана. — Бедная дама!
— Будь проклят тот день, когда она увидела меня входящим в ее жизнь!.. — простонал он.
— Да, проклят, — эхом откликнулось ее израненное сердечко.
Он склонил голову.
— Остается лишь надеяться, что она не будет думать обо мне слишком уж плохо, — еле слышным шепотом произнес Карстерс. — И что отыщет в своем сердце хоть каплю жалости… и ко мне тоже…
Она поднялась и, шурша юбками по траве, пошла к нему, умоляюще протянув руки.
— Мистер Карр…
Он не позволил себе заглянуть в эти карие с золотистыми искорками глаза. Он должен помнить о Дике… своем брате Дике.
Взяв в руку кончики ее пальцев, он склонил голову и поцеловал их. Затем развернулся на каблуках и поспешно зашагал прочь, вдоль зарослей кустарника, к лесу, с головой, пылающей от страсти и чувством бессильной ярости. Надо забиться в какой-нибудь тихий уголок, в глушь, побыть одному и побороть того дьявола, что так и подначивает его громко, во весь голос выкрикнуть правду и забыть, таким образом, о долге во имя любви.
Диана же так и осталась стоять среди разбросанных по земле лепестков, похолодевшая, неподвижная, с неизбывной тоской во взоре и болью в сердце.