Всю ночь напролет Карстерс лежал без сна. Он слышал бой часов, слышал, как кричат совы на площади. Слова вдовы глубоко запали в душу и бередили и без того больную совесть. Спать не давали мысли о Джоне и ее слова: «Одинокий, несчастный, без друзей…» Время от времени он задавал себе вопрос: Джон или Лавиния? Интересно, где сейчас его брат? Все еще разъезжает по дорогам южного графства, одетый разбойником?.. Никто не знал, что больше всего Ричард страшился вестей о поимке очередного разбойника. Всякий раз ему казалось, что среди арестованных его брат, и он так часто ездил в Ньюгейт[46], что друзья стали насмехаться над ним, намекая, что он заразился от Селвина любовью к ужасам.
Затем он начал убеждать себя, что судьба Джона целиком зависит от него самого — стоит захотеть ему вернуться в общество, и он может это сделать. Но в глубине души Карстерс знал, что подобное решение для Джека неприемлемо. Затем мысли его переключались на Лавинию, вечно державшую его в напряжении перепадами настроений. Всего неделю назад она открыто восстала против него, отстаивая свое право на дружбу с Лавлейсом, а затем, даже не извинившись перед мужем, вдруг прекратила отношения с капитаном. Ради него, Дика? О, она так мила и прекрасна, так по-детски непоследовательна. Эгоистична? Да, несомненно. Но ведь он ее любит! Любит так сильно, что почел бы за счастье умереть за нее. А Джон… Ведь Джон приходится ему братом… обожаемым старшим братом. И разве, идя на поводу у Лавинии, он его не предает? О, если бы только Лавиния согласилась, чтоб правда, наконец, открылась!.. Он постоянно возвращался к этой исходной позиции: если бы только она согласилась… Но она никогда не согласится. Только и знает, что твердить, что он женился на ней, утаив правду, а потому не имеет теперь права позорить ее. Он понимал, что, по-своему, жена права, однако как же ему хотелось, чтоб хотя бы однажды ей двигал не один лишь эгоизм!..
Так он промучился всю ночь, ворочаясь в своей просторной постели, с тяжестью на душе и неизбывной болью в сердце.
К рассвету все же удалось уснуть и Ричард еще спал, когда принесли горячий шоколад. Он с горечью подумал, что у Джона есть хотя бы одно преимущество — совесть его чиста и он не засыпает, мучаясь неразрешимыми проблемами, и не просыпается с сознанием того, что выхода так и не удалось найти. Он был все столь же далек от решения, как и прежде. У него страшно болела голова и какое-то время он лежал, мрачно взирая на сырое сумрачное утро за окном. Над площадью висел туман, клочья его цеплялись за ветки деревьев со сморщенными листьями. Было нечто бесконечно удручающее в этом унылом пейзаже, и он, наконец, поднялся и позволил лакею одеть себя, не в силах более выносить бездействия. К этому времени головная боль почти совсем прошла и он отправился навестить жену в ее спальне, где выслушал восторженный отчет о вчерашнем приеме. Затем он вышел на площадь, кликнул портшез и велел доставить себя в «Уайтс», где намеревался написать два письма. Слишком уж полон воспоминаниями о Джоне был сегодня Уинчем-хаус и он радовался любому предлогу выбраться из дома.