И под наплывом воспоминаний бородач с широким выступающим мощным лбом покачал головой и не особенно благозвучно замурлыкал:
In London was young Beichan born, He longed strange countries for to see. [В Лондоне юный Бикэн рожден, Он страны чужие хотел повидать (англ.).]
– В какие дебри ты забираешься, Ганс? – воскликнул с затаенным неудовольствием Буркхард, не понимавший английского языка.
Арбалетчик очнулся от своих грез и, уловив по несколько утомленному выражению лица пожилого собеседника, что чрезмерно затянувшееся вступление начинает тому докучать, с горячностью сказал:
– Знаете ли вы, господин мой, о чем говорится в этой балладе, которую нам пела Хильда? О рождении некоего святого из лона сарацинки, того самого святого Фомы, историю которого я вам собираюсь рассказать.
Внезапный поворот, которым Ганс сумел вывести свой маленький кораблик из фарватера собственной жизни в более широкое течение, поразил каноника как удар. Он выпрямился в своем кресле так резко и быстро, как только позволяли его годы, и в удивлении воскликнул:
– Сарацинская кровь в жилах святого Фомы? Милый мой, да в уме ли ты?
– Если бы вы терпеливо прочитали пергамент, которым, как вы говорите, вас снабдила аббатиса из женского монастыря, то вы не стали бы смотреть на меня столь испуганным взором; я готов биться об заклад, что как раз это обстоятельство там особенно выделено. Ведь недаром все лондонское духовенство приняло такое участие во всем этом деле и всячески старалось обратить язычницу в истинную веру, прежде чем разрешить ей вступить в христианский брак. Они окрестили ее под именем Грации или Грейс, что по-немецки означает – Благодать, в память великой милости, которую богоматерь оказала неверной.
В брачную ночь сарацинки некая пророчествующая монахиня в Лондоне имела видение: из нового союза возникла белая лилия, что предвещает рожденье святого, и ета лилия произросла до самого неба.
Произошло именно так, как предвещала монахиня. Но дорого пришлось заплатить за то, что из языческого ребенка вырос святой: кровью и бесчисленными бедствиями, падением короля и если не гибелью, то потрясением целого королевства. Я хочу вам теперь, – ибо так будет понятнее, – рассказать по порядку о том, кто были родители Томаса Бекета.
Эта повесть мне хорошо знакома; на нее не могла нарадоваться белокурая Хильда, в ту пору еще юная и невинная; она находила естественным то чудо, что двое любящих через все моря и земли отыскали друг друга.
Много лет тому назад случилось, что один лондонский купец, по имени Гилберт Бекет, отправился на восток, подвергся нападению и был взят в плен одним из правителей, кочующих по пустыне со своими всадниками и стадами. Но родная дочь язычника сжалилась над пленником и перерезала его путы. Не прошло и года, как она бежала вслед за саксом, ибо отдала ему свое сердце. Там, в Англии, сложены песни и рассказы про то, как языческая девушка, располагая в помощь своим желаниям и намерениям всего лишь двумя английскими словами – «Лондон» и «Гилберт», разыскала дорогу к своему возлюбленному.