СВЯТОЙ
I
Снег медленно падал, покрывая равнины полей и крыши крестьянских дворов, разбросанных по обеим сторонам большой дороги, соединяющей лечебные источники возле Лиммата с имперским городом Цюрихом. Все гуще и гуще летели хлопья, как будто желая побороть бледный утренний свет и погрузить мир в тишину, засыпать все пути, и дороги, и тех немногих людей, которые по ним двигались.
Но вот раздался глухой стук лошадиных копыт по Деревянному настилу крытого моста, переброшенного неподалеку от города через воды Силь, и под стропилами, в темном проходе, обращенном к городским стенам, показался одинокий всадник. Его коренастая фигура была Плотно закутана в грубый шерстяной плащ, а на лицо низко надвинут капюшон, так что разглядеть можно было одну лишь окладистую седую бороду. Следом за его крепкой кобылой местной породы трусил рослый пудель, запушенный снегом и уныло опустивший хвост. Стук копыт, глухим эхом отдававшийся под деревянными сводами, вывел всех трех путников из дремоты, навеянной холодом и снегом, напомнил им о близости городских ворот и пробудил надежду на кров; быстрой рысью они добрались до ворот. Здесь, под низкими сводами, всадник откинул капюшон, стряхнул с плаща хлопья снега и сдвинул с энергичного лба меховую шапку, а затем, невзирая на бремя своих лет, обнаруживая хорошую военную посадку, поскакал дальше через Реннвег, по первой улице, тянущейся у подножья императорского дворца.
То было за три дня до окончания 1191 года благодати, а путник имел обыкновение наведываться в Цюрих в промежуток между рождеством и Новым годом. Как и всегда при въезде в этот город, появление его было встречено громкими приветствиями: справа, там, где булочник отпускал свои свежие хлебные караваи, и слева, где из-под закопченного навеса кузнеца раздавался стук молота по наковальне и летели искры, в этот день, как и в прежние, послышались приветствия Гансу-арбалетчику, Гансу-англичанину. Впрочем, немецкая речь в ответных приветствиях всадника звучала так плавно и свободно, что второе его прозвище едва ли могло объясниться далеким чужеземным происхождением, а указывало скорее на страсть к путешествиям и на смелые странствования в прошлом. Хозяин харчевни «Лев», услышав стук копыт, выглянул в дверь; узнав приезжего, он снял свой колпак и обратился к нему за справкой о шафгаузенском вине нынешнего урожая, и тот дал ответ столь обстоятельный, что не трудно было угадать, откуда прибыл Ганс-англичанин и где он потягивает свое вино.
До сих пор все в этом городе княгини-аббатисы, знакомом Гансу-арбалетчику уже не одно десятилетие, имело обычный вид; одно лишь показалось приезжему странным в этот будний день и даже стало вызывать его удивление. Обыкновенно в это суровое время года и ранний час женщины редко попадаются на улице; сегодня же их можно было видеть всюду, – они выходили из домов, нарядно одетые, и куда-то спешили. Когда мастер Ганс свернул по круто ведущему с горы переулку к центру города, в направлении быстро несущего туда свои воды Лиммата, и миновал нижний мост и ратушу, он увидел – словно полчища муравьев двигались по обоим берегам реки, вверх по ее течению. Одна толпа следовала за другой. Женщины всех сословий – высокомерные дворянки с драгоценными молитвенниками в руках, почтенные жены ремесленников, стыдливые монахини, смазливые девицы легкого поведения, – все они шли вперемежку с морщинистыми кашляющими старухами, накинувшими верхнее одеяние на жалкие седые головы, чтобы защититься от вьюги. Весь этот поток устремлялся к озеру, где при истоках Лиммата возвышаются, словно увенчанные шлемами, два собора.
