Но и сэр Томас помог мне войти в милость к королю тем, что удостаивал меня благосклонным взглядом, – ибо король глядел на все глазами своего канцлера, – и тем, что он порой бросал мне несколько шутливых, но вместе с тем и глубокомысленных слов, которых из почтительности не осмеливался обратить прямо к королю, желая, однако, чтобы они до него долетели. Благоволение канцлера выпало мне на долю в тот день, когда нам обоим с ним пришлось приложить палец к губам.
В первый год моей службы королю случилось так, что сир Генрих под вечер в душный летний день прилег вздремнуть у себя в покоях и в это время явился к нему канцлер по неотложным делам. Я вышел к нему и шепнул, приложив палец к губам: «Ваша светлость, король спит». Нужно вам сказать, господин мой, что у язычников в Гренаде, как у знатных, так и у простых, существует благочестивый обычай при упоминании о сне и дреме прибавлять: «Хвала тому, кто не спит и не дремлет». Усваивая себе эту привычку с детства, они вкладывают при этом в свои слова не более, чем мы, швабы, в наше «здравствуйте»... Так как мне пришлось жить среди язычников, то и я усвоил себе равным образом эту поговорку, чтобы таким невинным способом придать своей речи подобие местной окраски. Был ли я сам тогда в дремотном забытьи, или же лицо канцлера, казавшееся мне еще бледнее обыкновенного в этой занавешанной комнате, напомнило мне черты мавра, или же, наконец, я это сделал просто по привычке, сила которой велика, – но только я сказал: «Ваша светлость, король спит. Хвала тому, кто не спит и не дремлет». Тут канцлер, против своей воли, улыбнулся, обнаружив при этом ровный ряд своих жемчужных зубов, и спросил меня серьезным тоном: «Откуда знакомо немцу подобное приветствие?»
Покуда мы ждали пробуждения короля, я поведал канцлеру о том, как три года обучался искусству лучника в Гренаде, и рассказал ему также историю о принце Лунный Свет. Это был, правда, рискованный шаг, который мог привести к дурным для меня последствиям. Но соблазн выведать, не одно ли и то же лицо принц Лунный Свет и канцлер, и попробовать хоть на этот раз захватить врасплох всегда невозмутимого человека был слишком велик.
Но сэр Томас не повел и бровью. Некоторое время он, по своему обыкновению, стоял в раздумье, опустив очи долу, затем взглянул на меня и медленно приложил свой белый палец к губам. Я преклонил перед ним колено и вслед за тем доложил о канцлере королю, в комнате которого тем временем послышалось движение.
Так как я пользовался равным благоволением и доверием обоих повелителей, то вам не покажется невероятным то чудесное обстоятельство, что на мою долю выпадало редкое отличие присутствовать за креслом моего короля, когда он совещался с канцлером о государственных делах. На мне лежала в таких случаях обязанность наливать моему господину Генриху искрящееся белое вино, вывезенное из Франции, и при этом он, бывало, следил хитрыми глазами и с выражением полного удовольствия на лице за остроумными разъяснениями и запутанными шахматными ходами своего канцлера, а тот, словно гибкая белая змея, грелся в лучах его королевского благоволения.