Король, не проронив ни слова, направился быстрыми шагами к узким воротам и постучал рукояткой меча. Ничто не пошевелилось в ответ; тут и я принялся стучаться в деревянную дверь, скрытую глубоко в стенной нише. Тогда мне показалось, что за узкой щелью бокового окошечка промелькнуло и скрылось лицо какого-то старика, и вслед за тем засовы бесшумно отодвинулись. Седой сакс открыл ворота и безмолвно, с трепетом, преклонил перед королем колено.
– Ты, Эшер? – обратился к нему сир Генрих и с нетерпеливым смехом продолжал: – Ты ведь не заставишь своего короля стоять перед дверьми. Я вымок и голоден. Кому принадлежит эта нарядная шкатулочка? Канцлеру? Или ты больше не состоишь у него на службе? Клянусь святым Георгом, мне приходится думать, что мой суровый канцлер сошелся с лесной феей. Какая Мелузина наворожила ему на радость и отдых этот дворец? Живо, доложи обо мне ее милости, госпоже фее.
Тут и я узнал старика и вспомнил, что однажды, в Лондоне, я видел его проезжающим в свите канцлера мимо нашей мастерской. Тогда мне запомнились его угрюмый вид, черные сросшиеся брови, седые волосы. При дворе в свите сэра Томаса я с тех пор больше не встречал его.
Сакс взглянул на короля умоляющим взором и пробормотал, что это может стоить ему жизни.
– Мое королевское слово порукой, что этого не случится! Приказания, полученные тобою, не могут относиться ко мне, – настойчиво сказал король и переступил порог, дав мне знак остаться снаружи.
Эшер в совершенном смятении не знал, что ему делать, покуда мой повелитель не отдал ему своего королевского приказа:
– Запри ворота и доложи своей госпоже о посещении и милости ее короля.
В ожидании я сел и прислонился спиной к стене. Мне было славно тут в вечерней прохладе, и отдых казался желанным. Приключение это меня потешало. Я посмеивался себе в бороду над последним торжественным обращением короля и в душе похваливал сира Генриха за то, что на этот раз он, считаясь со своим голодом и зрелыми годами, не остался в качестве поющего трубадура за воротами, а открыл коротко и ясно хозяйке маленького дворца свои королевские сан и достоинство. Жалкий я глупец!
Когда через некоторое время ворота снова распахнулись и король Генрих вышел из крепостцы, наступила уже глубокая ночь, хотя это была лишь середина лета. Сакс с факелом в руке шел впереди нас по узенькой тропинке, которая скоро привела к уединенной мызе, где нам дали лошадей и проводника.
С наступлением утренней зари мы въехали в ворота замка, откуда король накануне отправился на охоту, и, когда я держал ему стремя, он подарил меня взглядом своих сияющих глаз и, зажав мне левой рукой рот, правой бросил мне пряжку, усыпанную драгоценными камнями, сорванную им с его шляпы.