Золото, которое было в его кошельке, он уже раньше высыпал все в руки старого Эшера.
Таково было начало. Но со времени солнцеворота этого года вплоть до листопада я часто сопровождал короля в те мирные рощи, а еще чаще совершал эту поездку один, чтобы предупредить о посещении моего господина или передать его тайной возлюбленной знаки пламенной любви – редкостные морские жемчужины и те драгоценности, что родит лоно земли. При этом я ее ни разу не видал, и нога моя не ступала на двор замка.
Только у входа встречался я со старым Эшером, который, правда, каждый раз, завидя меня, жалобно вздыхал, но не отказывался повиноваться и не отвергал того, что перепадало на его долю из королевских рук.
Мне было строго заказано показываться на этих тропинках днем; да места эти принадлежали к наиболее глухим из известных мне по разъездам. Ни одной живой души я там не встречал, разве что пасущуюся в предрассветных сумерках дичь, да раза два, когда мне случилось запоздать, – одиноких лесных бродяг.
С начала того приключения успела народиться новая луна, когда однажды мой гнедой Ганс вывихнул себе ногу. Я любил это животное, как брата, и потому задержался с ним на мызе, покуда не вполне за него успокоился. Тогда я пешком направился обратно. Я очень торопился. Был уже полный день, когда мне пришлось пересекать широкую зеленую лесную поляну, со всех сторон которой откликалось насмешливое эхо, как вдруг на скалистой дороге, начинающейся в конце ее, послышался стук копыт. Я поспешил укрыться в кусты, лег на живот и стал следить за длинной луговой тропинкой. И я увидел там белого арабского коня канцлера, которым с медлительной небрежностью управлял его господин. Красивое животное радостно фыркало, втягивая своими раздувающимися ноздрями утренний воздух и лесные запахи.
Господин мой, появление канцлера на этих зеленых тропах не было для меня неожиданностью. Я был готов к тому, что рано или поздно мне придется встретить его проезжающим по этим местам; ведь маленький нарядный дворец охранялся его слугой, самая мавританская постройка, чужеземные породы деревьев в дворцовом саду, непуганая дичь вокруг него – все это давно сделало для меня решенным вопрос о его хозяине. Этим же путем и король с первого дня догадался, кто тут припрятал милое своему сердцу.
Я не желаю прикидываться лучшим, чем я есть. Меня забавляло, что этот отец премудрости и глубокой утонченности выдал свою человеческую слабость, и мысль, что король Генрих стал охотиться за его дичью, – единственный, кто мог на это отважиться, – заставляла меня посмеиваться про себя. К тому же, как водится от седой древ-; ности, в любовных делах и состязаниях князья и воины берут верх над священниками и учеными. Понятно, я не показывал и виду перед королем Генрихом, что мне хоть что-либо известно, – ни хитрым намеком, ни веселым выражением лица; ибо, господин мой, существуют границы в опасном деле обращения слуги с королем, пусть даже самым снисходительным. В тишине моих дум я забавлялся этим приключением, относя его к королевским прихотям; однако я впутался в ужасное и безрассудное дело, стоившее королю короны, жизни и – увы, – душе его вечного блаженства.