Тут я бросился на колени, устремил взгляд на указанное здание и обратился к святой жене с горячей мольбой, прося ее быть мне поддержкой во всех добрых и спасительных начинаниях. И что же я слышу позади себя? Подавленное хихиканье, взрывы дикого хохота; быстро повернув голову, я вижу, что мой школяр, смастерив из краев своей одежды два длинных уха, машет и делает ими знаки рядом с моими ушами. Вместе с ним неистово хохочут и все остальные: «Осел молится перед домом красоток!» В тот же миг этот плут очутился подо мной, а из глаз моих полились горькие слезы при виде людской злобы и низости; я так принялся душить этого парня, что он, наверное, испустил бы дух, если бы остальные не вырвали его из моих рук.
В Страсбурге я поступил в первоначальное обучение к одному лучнику, который относился ко мне честно и научил меня добросовестно своему ремеслу, поскольку сам им владел. Но он, будучи человеком обычая и привычки, только упрямо покачивал головой, глядя на всякие ухищрения и усовершенствования, допускаемые как сущностью, так и внешней формой арбалета, как раз в это время проникшие к нам в Германию из Англии, Фландрии и особенно из языческой Гренады. Я же обладал юным пытливым умом и, сделав только первые шаги, не мог никак успокоиться.
Ведь, господин мой, в каждом, даже в самом малом из искусств, сокрыта задача совершенствования, которая влечет, манит нас и заставляет день и ночь стремиться к ее осуществлению.
Часто в ту пору мне удавалось в своих сновидениях смастерить лук или стрелу, которые превосходили своим действием даже сарацинское оружие, но с рассветом все мои изобретения тускнели и исчезали, словно обманчивые блуждающие огоньки. Ведь то были либо неуклюжие попытки нащупать нечто новое, либо произвольные выдумки, так как мне были ведомы лишь отдельные приемы, но не общие основы и законы моего искусства.
Тогда я решил пуститься в странствования, чтобы поучиться у мастеров. Путь мой лежал через Францию и Аквитанию и при переходе через Пиренейские горы каждый вечер мне чудился в багряных облаках город чудес, Гренада, куда влекло мою душу, покуда, наконец, его очертания воочию не предстали передо мною на фоне вечернего неба. И мне дано было созерцать все великолепие мира, там сосредоточенное, сквозные украшения их чертогов, пальмы и кипарисы волшебных садов и вздымающиеся струи шумящих фонтанов.
– И ты вернулся домой без того, чтобы тело твое и твоя вера подверглись обрезанию, бедный Ганс? – вставил свое слово Буркхард.
– Можете в этом не сомневаться; и вернулся, к тому же, более умным, чем отправился в дорогу. Что же до моей христианской веры, то мне довелось даже отстаивать ее перед одним великим философом; я помогал ему усовершенствовать подзорные трубы, с помощью которых он наблюдал движение светил. Каждую ночь он показывал мне вереницы медленно совершающих свой путь небесных созвездий, объясняя, как спокон веков человеческие судьбы прикованы к этим сияющим знакам и фигурам, звериным подобиям и колесницам, так что ничья рука, ни божеская, ни человеческая, не может остановить вращающихся спиц этого огненного колеса, и потому здесь не остается места ни для человеческого произвола, ни для божьего гнева или милосердия.