Гридя стукнул по бревну кулаком.
– Слышь, Андрей, отец Сергий кричит, мол, не отдам бревна на стены. Татары уйдут, храм восстанавливать придется, а от вас помощи не дождешься, – Гридя хмыкнул. – Пожар, мол, и тот бабы с детьми тушили, а не вы… Совсем сдурел поп.
Андрей смотрел на церковь. Ее купол и крыша еще белели снегом, а ниже уходили во тьму темные, вековые стены. Основание скрывал кустарник у забора.
– А что, не уйдет, по-твоему, татарва? – спросил Андрей.
– Не уйдет… – глухо и нехотя ответил Гридя. – Не за этим они сюда пришли, не коней попасти.
– Что ж ты там, на стене, хорохорился?
– Время такое. Когда волки вокруг, каким бы не был, поневоле к своему стаду прибиваться нужно.
– И мычать научился как надо?
– Молчать не люблю.
Андрей принялся растирать пятерней колено. Досталось и ему осколком татарского камня из катапульты, но двумя неделями раньше. Ушиб все еще давал о себе знать тупой, ноющей болью.
Андрей взглянул на притихшего Гридю. Нет, совсем не из-за своей говорливости храбрился Гридя перед Данилой и его братьями. Просто не любили его в Козельске за взбалмошный, неровный нрав, вот и решил он показать всем мужской характер.
А жизнь Гриди, с самого ее начала, получилась витиеватой, как тропинка с крутого бережка. В шестнадцать лет сбежал он из дома Новгород с купцами, а через три года вернулся со скоморохами. Где свадьба или праздник – Гридя там. «Эх, жизнь весела, открывай ворота!..» Десять лет напропалую гулял, пил и скоморошествовал парень, за что и бывал бит неоднократно. Иногда пропадал из города, но всегда возвращался, и все начиналось сначала. Выпив, Гридя терял чувство меры. Он мог запросто разозлиться на ответную шутку, хотя его собственные остроты и прибаутки скромными никогда не были и тогда лез в драку. Несколько раз Андрей подбирал избитого Гридю на улице и вел к себе… Тот молча отлеживался пару дней и уходил не благодаря. А пять лет назад прибился Гридя к вдове пономаря – маленькой, невзрачной и бездетной бабенке. Все думали, опять шалит парень, но нет… Глядь, повеселела неказистая Арина и даже глазки у нее заблестели. Через год родила она девочку, а еще через два – мальчика. Гридя изменился мало, все так же скоморошествовал, исчезал когда ему вздумается, но Арину не забывал. Детей любил – это все видели – да и жену не обижал даже когда приходил домой пьяным донельзя. Жили бедно – не много принесет домой скоморох – а когда припирала нужда, Гридя шел к своему двоюродному брату Стояну – богатому купцу. Делал, что давали и получал так же. Стоян иногда посмеивался над братом, мол, что же ты ни одной свадьбы не пропускаешь, а свою так и не сыграл? Гридя отмалчивался, предпочитая не ссориться, но в отместку мог бросить любую порученную ему работу, если где-то начинали звучать «Жалейка» сопелки, «Волынка» волынки и «Бубен» бубна. Стоян ругался и кричал что больше никогда не примет назад «шута горохового», но прощал…