Ягуар брезгливо потрогал лапой снег, фыркнул – и, подняв лобастую голову, уставился на Диего. Я ему не нравлюсь, понял маэстро. Ну ни капельки не нравлюсь. Даже как еда. В подтверждение этой догадки хищник глухо заворчал. Офицер нахмурился, но объявить любимцу выговор не успел: на крыльце вдруг сделалось тесно. Диего-то ладно, а бедняга Джитуку улетел в ближайший сугроб. Сектор обстрела Прохору перекрыли наглухо; впрочем, теперь это уже не имело значения, потому что сектор перекрыл Голиаф.
У лигров шерсть короткая, объяснил вчера Давид. Не для сеченских морозов. Простудится, расчихается, лечи его потом… По этой причине Давид привез в багаже теплую шерстяную фуфайку с начесом, связанную неведомой бабушкой специально для телохранителя. Расцветкой фуфайка вышла на славу. Громила-лигр смотрелся в ней истинным монстром, плодом мезальянса попугая и мамонта.
Двумя утесами вздыбились могучие лопатки. Голиаф хлестнул себя хвостом по бокам и что-то спросил феноменальным басом. В доме жалобно задребезжали стекла. Ягуар подался назад, но устыдился и, припав к земле, откликнулся драматическим баритоном. Ля-бемоль большой октавы ему не далась, сорвавшись в утробный хрип. Ответ не заставил себя ждать. У ног Диего прозвучал томный шелест, и рядом с лигром на высоту человеческого роста вознеслось гибкое змеиное тело. Юдифь покачивалась из стороны в сторону, развернув широченный капюшон. Выбирала цель: человек или зверь?
– Голиаф, спокойно!
– Гр-р-р?
– Спокойно, я сказал!
– Р-р-ры-ы…
– Извините, это я вас толкнул, – корча зверские рожи в адрес Голиафа, жаждущего хорошей драки, Давид помогал вудуну подняться на ноги. – Он так ломанулся, не угонишься…
– Кто вы такой? – гаркнул Прохор.
– Гр-ра-а?!
– Разрешите представиться, – левый глаз капитана подозрительно блеснул. Казалось, тонкая оптика навелась на резкость. – Манипулярий Тумидус, имперская служба безопасности. Я привез ваших…
– Кого вы еще привезли?
– Кого бы ни привез, надеюсь, их вы примете с бо́льшим дружелюбием.
На губах манипулярия играла кривая усмешка. За всё время звериной ссоры он и бровью не повел, словно на него каждый день наводят ружья и выпускают лигров с кобрами. Тертый калач, подумал Диего. Тертый, безмолвно согласился помпилианец. Он смотрел на кого угодно, только не на Пераля. Чистая, незамутненная, бритвенно острая ненависть – маэстро нутром чуял, какая тонкая грань отделяет манипулярия Тумидуса от того, чтобы вцепиться в глотку Диего Пералю.
За что, недоумевал маэстро. Что я ему сделал?
– Друзья мои! Как я рад вас видеть!