Голос: Умей коллантарии читать чужие мысли, ты бы обрел врагов немедленно. И в куда большем количестве, чем надеялся.
Свет гаснет.
IV
– Как мы уже сообщали, вчера войска генерала Лефевра с четвертой попытки взяли штурмом монастырь Сан-Хозе и захватили мост через реку Эрраби, завершив таким образом блокаду Бравильянки…
Жирный черный дым. Он лениво ползет над развалинами монастыря. Изуродованная ядрами башня бессильно щерится старческим оскалом, лишившись половины зубцов. Из пролома в стене свисает мертвец в грубой монашеской рясе. Левая рука оторвана по локоть. Камера дает приближение, чтобы зрители могли полюбоваться кровавыми лохмотьями плоти и белыми осколками кости.
Пальцы уцелевшей руки – синие пальцы с черными ногтями – закоченели на рукояти сабли. Мертвец так вцепился в ржавый обломок, словно от этого зависит его приговор на Страшном суде.
…Равнодушные шестерни перемалывают в кровавую кашу руки юного дона Фернана. Проходит год – и новые, подаренные Ойкуменой пальцы наследника рода Кастельбро сжимаются на рукояти шпаги…
«Где ты сейчас, молодой маркиз де Кастельбро? Сколько лёту с Сеченя до Террафимы? Ты уже в Эскалоне? Сумел добраться до Бравильянки? Нет? Проклятье, я должен быть рядом с тобой! Должен, но не могу. Святой Выбор, сожри тебя сатана! Выбор из двух зол, собор в Эскалоне, на площади Превознесения – я бывал там. Приходил, стоял, молчал. Никогда ни о чем не просил. Знал: что ни выбери – горько пожалеешь. Ты сам нашел меня, Святой Выбор: здесь, с изнанки черных небес Ойкумены. Я выбрал позор и жизнь. Нет, не свою! Своей жизнью я бы пожертвовал с радостью. И что же? Я выбрал, и бьюсь в каменную невероятность воскрешения, как в крепостную стену…»
Звенит гитара Шуко Кальдараса, доктора изящных искусств:
…у мужчины
в душе смятенье,
Путь мужчины –
враги и войны,
Где, скажите,
найти ему покой?
Ах, где найти покой?!
– …Развивая успех, войска генерала Лефевра перешли реку по захваченному ими мосту. Сейчас бой разворачивается в предместьях Бравильянки. Вы можете видеть, как идут в атаку «кровавые уланы», получившие свое прозвище не только за цвет мундиров…
Палят пушки с вершины холма за рекой. Рыжие вспышки выстрелов на миг разрывают плотную завесу порохового дыма, и та смыкается вновь. Картечь выкашивает виноградники вместе с прячущимися в них партизанами-герильяс. Горят оливковые рощи и фруктовые сады. Багровая лава уланов затапливает долину, приближается к неровной линии кустов и деревьев.
Сто шагов… пятьдесят… тридцать…
Залп! Скрывавшиеся в высокой траве стрелки встают на колено, разряжают мушкеты в имперских кавалеристов. С тридцати шагов промах исключен. Тяжелые пули буквально сносят авангард. Всадники вылетают из седел, лошади бьются в агонии. Топча раненых, мертвых и умирающих, вперед несутся те, кого авангард уберег, закрыл от пуль своими телами.