И поэтому ничего не говорю. Берусь за ручку на короткой цепочке и начинаю заполнять бланк. Это даже хорошо, что между нами возникла дистанция. Пусть так и остается. В тишине я пишу, пока Колтон сидит рядом – вид рассеянный, нога постукивает по полу, пальцы барабанят по подлокотнику стула. Мы опять в отдельных вселенных, как было до того, как они столкнулись после моего приезда сюда.
– Меня вовсе необязательно ждать, – говорю я, закончив. – То есть, ты иди, если хочешь. Со мной все будет нормально. Ты и так много для меня сделал. Правда.
Где бы он ни был, мои слова выдергивают его оттуда.
– Что? Нет. Зачем мне куда-то идти? – Поменяв позу, он поворачивается ко мне, его лицо смягчается. – Извини. Просто я не люблю больницы, вот и все. Проторчал в них чересчур много времени.
Он делает паузу, точно понимает, что надо дать мне возможность спросить, почему. Я чувствую, насколько он этого не хочет. Мне и самой меньше всего хочется сейчас задавать этот вопрос, и потому я молчу. Вопросы – опасная территория для нас обоих, и, похоже, каким-то образом мы оба это осознаем.
И все же Колтон дает объяснение.
– Склонность к несчастным случаем, – говорит он и прибавляет с улыбкой: – Как у тебя.
Я представляю, как вся цепочка событий – разлитый кофе, мой побег из кафе, столкновение с чужой машиной – выглядела с его стороны.
– Я жутко там опозорилась, да?
– Нет. – Колтон крутит головой, пытаясь сохранить серьезность. – Нисколько. – Он пожимает плечами, и улыбка-таки прорывается. – Ерунда. Никто же не видел.
– Ты видел. И это был настоящий кошмар.
Теперь он тоже смеется.
– Нет, просто ты казалась…
– Чокнутой. Я казалась совершенно чокнутой. Извини. Мне ужасно неловко.
– Не чокнутой, – поправляет меня он. – Немного опасной, может. – Снова улыбается. – Но это ничего. Я, бывало, позорился перед людьми куда хуже.
Он переводит взгляд на свои колени, его улыбка начинает немного дрожать.
– Как-то раз, в восьмом классе, я вырубился прямо на уроке. Перепугал всех до чертиков, когда, пока падал, грохнулся затылком об стол. В итоге пришлось наложить двенадцать швов, а потом разгуливать лысым, как Франкенштейн. – Он снова смеется, но смех быстро гаснет.
Мгновение мы сидим в тишине, и тут оно бьет меня в грудь. Я помню эту историю. Его сестра писала об этом – как поначалу никто не понимал, что с ним творится. И как потом, буквально в один день, все стало гораздо хуже.
– В общем, – говорит он, поворачивая лицо ко мне, – ты выступила куда более впечатляюще.
– Как сказать. – В попытке отвлечься от того, насколько близко мы с ним сидим, я опускаю голову и начинаю изучать форму своих коленок, но глаза сами собой возвращаются на его лицо. – Спасибо, что привез меня сюда. Большинство людей на твоем месте все это точно бы отпугнуло.