– Прости, – говорю я. – Надо было сказать, куда еду. Просто… просто мне нужно было вырваться куда-нибудь на один день, я села за руль, поехала и в итоге очутилась на пляже.
Я делаю паузу и чувствую себя просто ужасно, глядя на то, как мама обдумывает мое объяснение. Я ведь знаю, что подразумевает моя интонация. Что сегодня один из «тех» дней, когда до боли отчетливо становится ясно: я не оправилась. Как несколько недель назад, в Триста шестьдесят пятый день после гибели Трента, когда, вернувшись от его родителей, я закрылась в своей комнате на три дня.
– Прости, пожалуйста, – повторяю и вновь ударяюсь в слезы. Искренние слезы, потому что мне искренне стыдно – за то, что я заставила ее волноваться, за то, что воспользовалась своей скорбью как отговоркой, за то, что поехала сегодня туда. Мне стыдно за все.
Ее глаза долго всматриваются в мое лицо, и в конце концов мама испускает глубокий вздох.
– Ты звонила в страховую? А в полицию?
Качаю головой и по маминому очередному вздоху и натянутому кивку понимаю, что у ее сочувствия есть пределы.
– Давай-ка ты поднимешься наверх и приведешь себя в порядок, а после ужина мы со всем разберемся.
Я благодарно обвиваю ее руками.
– Мам, извини меня.
Она без колебаний обнимает меня в ответ.
– Я все понимаю. Но, Куинн, ты должна быть со мной честной. Если у тебя выдался непростой день, и тебе нужно куда-то уехать, чтобы побыть одной, поделись со мной. Дай мне знать. Просто будь со мной честной. Ни о чем больше я не прошу.
– Хорошо, – говорю я, уткнувшись в ее плечо, и мысленно обещаю себе выполнить ее просьбу.
После душа и ужина, который я размазывала по тарелке вместо того, чтобы есть, я совершенно честно признаюсь ей, что за день осталась без сил и хочу одного: лечь спать. После жаркого дня в моей комнате слишком тихо и душно. Открыв окно нараспашку, я вдыхаю прохладный воздух и принесенные им ароматы холмов. Снаружи тишина, только стрекочут сверчки, а в вышине, в сумеречном небе мерцают первые звезды.
Я иду к комоду, немного побаиваясь увидеть свое отражение. В ванной я старалась на себя не смотреть, но здесь, одна в своей комнате, не смогу удержаться. Становлюсь напротив комода, и мой взгляд, устремившись в зеркало, сразу падает на еще опухшую губу, где на бледной коже резко выделяются крошечные черные швы. Доказательство того, что сегодняшний день не был сном. Что я нашла Колтона Томаса и, несмотря на все установленные для себя правила, с ним познакомилась. Разговаривала. Провела с ним какое-то время. Я подвожу кончики пальцев к трем своим швам и на секунду задумываюсь, сколько их пришлось наложить, чтобы зашить в его груди сердце Трента. И эта мысль по слишком многим причинам заставляет меня оцепенеть.