Возмутившись, до какого унизительного состояния я себя довел, я вскочил с места, распахнул настежь двери, набычил голову и обратился к ширме:
— Сударыня, извольте слушаться, здесь приказываю я. Предлагаю вам почетное отступление со всей вашей амуницией — прошу вас, почтеннейшая, брысь-брысь!
Я изгнал привидение, закрыл дверь и повернул ключ.
Мне стало легче.
Я стал яростно срывать с себя одежду, один башмак летел в одну сторону, другой — в другую; пиджак, воротничок, галстук я швырял куда попало.
На мое затуманенное сознание приятно действовал весь этот возникавший беспорядок, без которого немыслимы ни жизнь, ни труд в поте лица, ни созидание — материальное или духовное; даже чихнуть без него невозможно, не говоря уж о сне.
Босой, в рубашке, я прислонился к умывальнику, расстегнул ремень и спустил брюки до колен. И тут мои слезящиеся глаза наткнулись на мадонну, висящую прямо над кроватью.
«Нет, спальня — явно неподходящее место для изображений святых и богородиц. Почему не вешают их в столовой, где едят хлеб, божий дар, запивая его пивом, вином или ликерами? Или в музыкальном салоне, где можно собраться и петь, господа бога славя: „Господь наш всемогущий!“ Зачем пускают их в дортуар? Представляю, чего здесь только не насмотрятся божественные особы, святые и невинные девицы, чего только не наслушаются? Меня бы не удивило, если бы они дружно полезли со стенок — ни один крючок бы их не удержал».
Рама сияла, как алтарь. В окружении лилий торжественно восседала святая, устремив на меня ласковый и в то же время чуть насмешливый взгляд.
Опять натянув брюки, я дошел до середины комнаты и, присев на корточки, спрятался за спинку кровати.
Хорошо, что я догадался выглянуть. Мадонна скосила глаза и смотрела, что я там делаю.
Быстро покинув свое убежище, я скрылся за ширмой.
Там я спокойно, с комфортом, разделся. На всякий случай посмотрел в щелочку.
Мадонна смеялась во весь рот.
«Ну вот, начинается! Отомар смеялся над моими книгами, на лекции моей тоже хохотали, а теперь еще и святая богородица потешается надо мной. Ах, Яромир, Яромир!»
Выждав удобный момент, я как мышка прошмыгнул на четвереньках через открытое пространство между ширмой и спинкой кровати и, уже недоступный посторонним взорам, нырнул под перину.
Когда в голове моей, слава богу, прояснилось и я нагнулся за носовым платком, брошенным в ящик ночного столика, вместе с платком вылетел мой перочинный ножик, зацепившийся за него приоткрытым лезвием, а ножик, в свою очередь, вытянул из ящичка кружевную салфетку, попавшую дырочкой на кончик штопора. Аккуратно отцепив эту тонкую, ажурную вещичку, я положил ее обратно, заметив на дне ящичка листок бумаги, где было написано: ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ!