, но глупой, как гусыня.
Зачем я только связался с этим ограниченным, скандальным и тщеславным существом женского рода? Она перевернула вверх дном мой тихий кабинет, святилище духа, вконец измочалила мои нервы. Она водила ко мне в мансарду своих приятелей из бара вместе с их подружками, и они разворовывали мою библиотеку и пачкали страницы рукописей липким сиропом.
Идиот, и куда я только смотрел? Так было с Додей. Первое время она была застенчивой и робкой, боялась даже присесть, все больше молчала, скромно потупив глаза, полные какой-то бесконечной печали,— в общем, бедная, несчастная девочка, внебрачный ребенок, страдавший от злого отчима, вечно пьяного нусельского шофера. Мне казалось, что силой своего воображения, своей способностью к вживанию и перевоплощению, я глубоко проник в измученную девичью душу, раскрывая сокровенные тайны пробуждающейся женственности, жаждущей добра, красоты, любви и хоть немного солнечного тепла.
Ах, как хороши были минуты, когда мы сидели с грустной, робкой Додей в моей уютной мансарде! Она загадочно молчала, а я рассказывал ей о темных глубинах человеческой души, о превратностях жизни, об определенных фатальных ритмах, присущих человеческим судьбам. Я тогда пытался распространить принцип «вживания» Липпса >{142} на человеческие отношения вообще, за что я бесконечно благодарен Доде. Да, это упорно развиваемое, сознательное и выборочно проводимое вживание, это проникновение одной души в другую,— если соединить его с диалектикой Гегеля и применить к отношениям между людьми, и прежде всего между мужчиной и женщиной — является поистине мировым открытием, настоящим переворотом в науке.
В то счастливое время я как лунатик бродил по Праге, ошеломленный собственным открытием, над которым я думал дни и ночи, пытаясь его усовершенствовать, и не обращал внимания ни на гнусную погоду, ни на ссору с друзьями в кафе, ни на свой пустой карман.
Додя была теплой, солнечной стороной моей жизни.
Для практических занятий по дальнейшему совершенствованию оригинального метода вживания я купил занавески с персидскими узорами, синюю настольную лампу и, создав в уголке возле полок с книгами вполне мистическую обстановку, читал там Доде стихи Маринетти и Аполлинера >{143}.
Ее широко раскрытые глаза завороженно смотрели на меня, худенькая фигурка каменела.
О, эти драгоценные минуты полного слияния душ! Через месяц ее язычок, к моей великой радости, немного развязался. Я подбадривал ее, когда она с такой очаровательной робостью пыталась что-то произнести, подсказывал ей слова, а когда она краснела от смущения, успокаивал и помогал наводящими вопросами.