«Шел я по мосточку…»
Не существовало более надежного средства укротить рассвирепевшего казначея, как запеть про «мосточек». Казалось, на львиный, трясущийся от гнева загривок Грознаты кто-то вдруг набрасывал руно кроткого барашка.
Дело в том, что сей богатырь был еще и отменным тенором. Не проходило ни одного увеселения или вечеринки, чтобы он не драл дарованную ему богом глотку, услаждая слух присутствующих.
Едва услышав про «мосточек», Грозната становился сам не свой. Захлебываясь восторгом, он только успевал пробормотать: «Да ведь не так, ведь не так! Низко забираешь!», и вслед за тем из его гектолитровых легких уже неслась меланхолическая песнь о мосточке и о потерянной девушкой цепочке,— как правило, на терцию выше, чем заводил предшественник.
Грозната взбирался на головокружительные высоты, вопил до жути протяжно, глаза его наливались кровью, а щеки багровели, и не только у владелицы потерянной цепочки, но и у многих защемило сердце. Вскоре слушатели в единодушном и искреннем порыве присоединялись к нему — одни пели, другие что-то мурлыкали себе под нос, третьи орали истошными голосами.
Гнев Грознаты исчезал без следа.
Закончив первый куплет, он без передыху начинал второй:
«Всякому известно…»
Казначей принадлежал к тем несносным трактирным запевалам, которые знают число куплетов в каждой песне и помнят их наизусть до последнего словечка.
Вот и теперь Грозната не унялся, пока не довел песню до конца.
За «мосточком» последовало «Сеял я просо», далее — «Когда я пас коней», «Взвейтесь, знамена славы» >{19}, «Я — маленький гусар», «Шла на исповедь девица» и т. д., и т. п. Не пропуская ни единого куплета, все тем же трубным гласом… и так до умопомрачения.
Завершала репертуар Грознаты бесконечно трогательная:
«Кабы ведал, что скоро умру…»
После первых же слов этой песни слезы брызнули из его глаз. Сентиментальный певец все плакал и плакал, не переставая, пока не добрался до заключительной строфы. Тут он опустил голову на руки и зарыдал столь безутешно, что у слушателей возникло опасение, как бы с ним чего не случилось.
От избытка чувств его окорокоподобный загривок пришел в движение и ужасающе подергивался при каждом тяжком вздохе, от коих ребра несчастного певца ходили ходуном. Грознате перевалило за сорок, и немало цапартицких барышень достоверно знало: девственника из него не получится, даже если бы на его дубовый гроб, выполняя просьбу покойного, возложили символ невинности — венок.
Может, оттого он и плакал!
О его пристрастии к «мосточку» и «цепочке» в Цапартицах рассказывают удивительную историю.