Некоторое время спустя в город впервые приехал Бела Барток. Эдвин, сыгравший на своем первом концерте Сюиту ор.4 и считавший Allegro barbaro ключевым произведением современной эпохи, написал ему в Будапешт в смутной надежде получить какое-нибудь новое произведение, лучше всего для первого исполнения. Но прибыл, почти что с обратной почтой, не только Второй концерт для фортепьяно, великое произведение, но и сам Бела Барток в сопровождении жены. Он сам хотел играть свой концерт! Мать, как всегда, ждала на вокзале, но на этот раз там был и Эдвин, в волнении меривший шагами перрон. Наконец прибыл поезд из Будапешта, опоздавший всего на час. Высадилась кучка заспанных пассажиров, к горам чемоданов бросились носильщики. И мать, и Эдвин ожидали встретить колосса, обладающего гигантской силой и мощью. Но Барток оказался тщедушным человечком, которого они бы непременно пропустили, если бы не его жена, энергичная натура, обратившаяся к Эдвину: «Едвин?» Вопреки обыкновению, Эдвин был до того не в себе, что стал заикаться и забыл представить мать. Так что она семенила позади всей троицы. Она поселила Бартоков в отеле «Цум шверт», чего «Молодой оркестр» еще никогда не мог позволить себе ради композиторов или солистов. Чудесная комната с огромной кроватью и мебелью в стиле Людовика XV. Но у Бартока болела голова, и он даже не глянул в окно, на озеро и на мерцающие вдали вершины Альп. На первой репетиции Эдвин немного дрожал — за фортепьяно Барток, внимательный, как ученик, — но быстро справился с собой. Барток сыграл свою партию, не произнеся ни слова. Только один раз он внезапно поднялся, встал рядом с Эдвином и пропел два-три такта. При этом он дирижировал обеими руками. Затем оркестр сыграл это место еще раз, и звучало оно так, словно небо распахнулось. На концерт Барток пришел в каком-то старомодном фраке. Играл он удивительно, а оркестр был хорош как никогда. В конце в первых рядах разразилась невероятная буря оваций; но в задних рядах подняли брошенную перчатку и с той же страстью шикали и свистели. Барток все кланялся и кланялся, еще и еще, и при этом улыбался. И у Эдвина на несколько мгновений промелькнула улыбка. Барток сначала подал руку капельмейстеру, а потом всем музыкантам, до которых мог дотянуться, некоторым многократно. Поклонился еще раз, а потом раскрыл объятия, как будто хотел заключить в них своих слушательниц и слушателей. Цветы, мать подумала и о цветах! Она с ярко-красным, сияющим лицом, стояла за дверкой, через которую артисты выходят на сцену. У нее было чувство, словно это ее победа, ну хоть чуточку ее победа, этот самый блестящий концерт за всю историю «Молодого оркестра». (В дальних рядах все еще свистели в ключи от квартир.) Она была растеряна, растрогана, потрясена. Барток и его жена пробыли дольше, чем предполагалось, вышла почти целая неделя. Им понравилось в отеле «Цум шверт» и в городе, хотя уже на утро после концерта Барток был не так доволен собой и своим произведением и сказал Эдвину, что перепишет начало второй части. Сначала Эдвин запротестовал, потом кивнул. Мать подсчитала, что денег на следующий концерт не хватит, если Бартоки останутся до воскресенья. Они, конечно же, остались до воскресенья. И именно мать уговаривала их побыть еще и понедельник, и вторник. (Эдвин на самом деле планировал на следующий концерт музыку раннего барокко — нечто новое и обещавшее огромный успех. Палестрина, Габриели, Бассани, Рау и Фрескобальди. Никаких солистов и никаких композиторов, которые претендовали бы на оплату.) Мать показывала Беле и Дитте — они теперь называли ее Кларой! — достопримечательности города: большой собор, маленький собор, городские укрепления, дома гильдий. Вскоре, однако, уже сам Барток объяснял