Любовник моей матери

Посвящается Hope

Сегодня умер любовник моей матери. Он был очень стар, но здоров как бык даже в момент смерти. Он отошел, склонившись над пюпитром и переворачивая страницу партитуры симфонии Моцарта соль минор. Когда его нашли, мертвая рука сжимала обрывок нотного листа — звуки рога в начале медленной части. Как-то раз он сказал моей матери, что симфония соль минор — это самое прекрасное музыкальное произведение, когда-либо созданное композиторами. Он всегда читал партитуры, как другие читают книги. Все, что попадало ему в руки, будь то вещи старинные или вещи поверхностные. Но более прочего занимало его все новое. Только в старости, уже под девяносто, у него наконец появилась потребность еще раз познать знакомое — по-другому, при свете заходящего солнца его жизни. Теперь он снова читал и «Дон Жуана», которого еще юношей проглотил с горящими глазами, и «Сотворение мира». Он был музыкантом, дирижером. За три дня до смерти он дирижировал своим последним концертом. Дьердь Лигети, Барток, Конрад Бек. Мать любила его всю свою жизнь. Незаметно для него, незаметно для всех. Никто не знал о ее страсти, и она ни разу не обронила об этом ни слова. Хотя, правда, шептала «Эдвин!», когда стояла у озера, одна, держа за руку ребенка. Окруженная галдящими утками, оставаясь в тени, она смотрела на освещенный солнцем противоположный берег. «Эдвин!» Дирижера звали Эдвин.

Он был хорошим дирижером. И умер самым богатым гражданином страны. Ему принадлежала драгоценнейшая коллекция партитур в целом свете; страница партитуры, которую он, умирая, разорвал в клочки, была оригиналом. Он владел большинством акций одного холдинга, который в основном производил и продолжает производить разные машины. Локомотивы, суда, а также ткацкие станки, турбины и с недавнего времени даже высокоточные инструменты для лазерной хирургии, искусственные суставы, а еще такие миниатюрные видеокамеры, которые можно послать по кровеносным сосудам до самого сердца, и они передадут на экран все, что им встречается по пути. Центральный офис фирмы находился и по сей день находится на худшей стороне озера, которая всегда лежит в тени. А сам Эдвин жил на солнечной стороне, в усадьбе над озером, где было тридцать или даже пятьдесят комнат, с конюшнями, псарнями, домами для гостей и прислуги в парке, где росли китайские кедровые сосны и секвойи, великаны, упирающиеся в небо, в тени которых он прогуливался, разучивая очередной концерт. В Ройял-Алберт-Холле, например, или Глайндборне. За свои концерты он требовал немалый гонорар, но не потому, что стремился заполучить еще больше денег, а потому, что ставил себя на одну доску с Бруно Вальтером и Отто Клемперером. Он хотел такой же платы — и получал ее.