Милли тоже.
— Конечно. Это миссис Тревельян заказывала платья. Я не вспоминала о ней многие годы, все то лето она шила и шила себе тряпки, чтобы повезти их в Индию. Она буквально монополизировала ту женщину. Никому из нас она не нравилась. Интересно, почему? Она ведь была хорошенькая, почти красивая.
— Слишком занятая мужем, да? В этом было что-то ненормальное. Она совсем не обращала внимания на ребенка. Вы, наверное, помните ту девочку, она оставила ее в отеле, когда вернулась обратно в Англию с мужем. И предполагалось, мы должны были присмотреть за ней. Я бы хотела еще пирожных, если можно. Я не изнуряю себя заботами о фигуре, как вы, Милли. — Роуз сделала знак официанту. — Ну съешьте эклеры. Они такие вкусные. Надо пригласить вас в Голландию, вы бы там немножко поправились.
— Нет, спасибо. Но, по-моему, мы мало что тогда сделали для девочки. Как ужасно, Роуз, меня это мучит до сих пор. Разве мы не могли? Никак не вспомню, сделали ли мы что-то вообще.
— Если мне не изменяет память, — сказала Роуз, изучая предложенные официантом пирожные, — она брала уроки у Тарасовой и, я думаю, платила за это, и разве она не учила итальянский? Что-то в этом роде. И была французская гувернантка, — Роуз указала на пирожное, — я вот это съем и вот то, спасибо. Я помню, ребенок не докучал, она всегда была при деле, выгуливала собак разных хозяев.
— Сейчас вспоминаю, я как-то спросила, не хочет ли она есть за нашим столом, — сказала Милли. — Но она отказалась. И даже не знаю, где и когда она ела. Ужасно быть такой стеснительной.
— Она, видимо, договорилась с прислугой. Дети в этом плане хорошо устраиваются.
— О, Роуз, я должна была что-то для нее сделать. Я чувствую себя виноватой.
— Жалеть о прошлом — бесполезное занятие, — сказала Роуз, впиваясь в пирожное.
„Ну и обжора, — подумала Милли. — Мне же платить за эти пирожные. Я же пригласила ее“.
Она удивлялась, почему ей симпатична Роуз, не может же быть только из-за того, что она подозревала Ангуса во флирте с ней в молодые годы, а может, он был влюблен в нее? Она чувствовала себя увереннее, когда изредка встречала Роуз, толстую, некрасивую, седую в свои пятьдесят. И такая же непривлекательная она была и в 1926 году, как и все ее пять дочерей, несмотря на их обаяние.
— Конечно, я очень беспокоилась о Космо, — призналась Милли, — который тогда возвращался в школу, и об Ангусе, он на машине ехал через Англию. Он действительно думал, что может произойти революция, волнения, и я только недавно узнала, что он вооружился тогда револьвером. Он был уверен, что ситуация очень серьезна. Он настоял, чтобы я осталась во Франции. Мэбс, конечно, уехала в свою школу в Париже, она ее тогда заканчивала, это вы помните, и произошла всеобщая забастовка.