Лорд Пестерн подошел к барабанам, вежливо наклонил голову и с беспокойным выражением на лице занял свое место. Потом вороватым движением положил револьвер на помост, совсем рядом со стулом Фелисите, и накрыл его сомбреро. Бризи нацелил дирижерскую палочку на лорда Пестерна и объявил: «Леди и джентльмены, прошу любить и жаловать: „Крепкий парень, крепкий стрелок“». Рука Бризи резко пошла вниз — и оркестр заиграл.
Сочинение дяди, думала Карлайл, ничем особенно не отличается от тех, что они уже слышали в этот вечер. Лорд Пестерн стучал, колотил, грохал почти также, как Сид Скелтон. Слова песни, исполненные все теми же тремя саксофонистами, были не глупее других. Мелодия — не хуже. Но, Боже мой, как он вульгарно выглядит среди своих барабанов, подумалось Карлайл.
Мысли Эдуарда текли почти по такому же руслу: вот он сидит здесь, лакомый кусочек для любого насмешника, который придерживается по поводу социального неравенства тех же, что и я, взглядов. Можно сразу рисовать карикатуру или писать фельетон. Барабанящий по указаниям палочки Бризи кузен Джордж, а на заднем плане толпа обездоленных людей. Метроном символизирует Время… бессодержательную фигуру презрения по отношению к обществу. Конечно, символика чересчур прямолинейная, думал он, уже отвергая ее, поскольку истинна лишь отчасти, а значит, отчасти ложна. И он повернул голову, чтобы понаблюдать за Карлайл.
Фелисите думала совсем о другом: «Молодец Джордж, хотя немного смешон». Обратила внимание на сомбреро лорда Пестерна. Дотронулась до колена Эдуарда. Он наклонился к ней, и она сказала ему на ухо: «Что если стащить пушку Джорджа? Я могу. Смотри!» Она потянулась к краю помоста и просунула руку под сомбреро.
— Остановись, Фе! — вырвалось у Эдуарда.
— Ты приказываешь мне?
Он отрицательно покачал головой.
— Бедный Джордж, — проговорила Фелисите. — Что ему еще предстоит! Она отдернула руку и откинулась на спинку стула, теребя белую гвоздику. «Вставить или не вставить ее себе в волосы? — размышляла она. — Это. вероятно, будет глупо и не к месту, но идея неплоха. Я хочу, чтобы он кое-что сказал — всего несколько слов, но тогда я знала бы, что мы понимаем друг друга. После этого мы уже не сможем ходить без конца вокруг да около».
Размышляла и леди Пестерн: «Нет предела возможностям человека унижать других. Он дискредитирует меня и свой класс. Все та же самая история. Опять будут те же самые сплетни, те же самые дерзости в газетах, та же самая горечь унижения. Тем не менее я хорошо сделала, что пришла сюда. Хорошо сделала, что решилась вынести мученья этой ночи здесь. Инстинкт меня не подвел». Она, не отрываясь, смотрела на Риверу, который шел к центру сцены. «Я победила тебя», — с триумфом подумала она.