— Садитесь куда-нибудь, — предложила Жанна, беря из пепельницы сигарету и усаживаясь на диван.
Я уселся на один из стульев за стол. Затем вытащил две банкноты по пятьдесят долларов и протянул их Жанне.
— Ваше вознаграждение, — пояснил я.
Она нисколько не удивилась. Взяла деньги и положила их на сервант. Только спросила, не нужно ли где-нибудь расписаться.
— Не нужно, — махнул я рукой, — мне только нужно, чтобы вы мне ответили на пару вопросов.
— Слушаю вас, — Жанна достала из пачки еще одну сигарету. Я галантно щелкнул зажигалкой, потом закурил сам.
— Вы уверены, что видели этого человека, — я показал фотографию Койота, — именно у станции метро "Чернышевская"?
— Конечно уверена, — ответила Жанна.
Сформулированный мною вопрос не был, понятно, ахти каким умным, если не считать того, что задал я его по-французски и Жанна мне ответила на том же языке.
— И где же он сейчас находится? — спросил я опять по-французски.
Ее воспаленные глаза широко открылись в каком-то непонятном ужасе, как будто у меня выросли клыки дракулы. Она тяжело задышала и почти закричала, будь я проклят!
— Где находится человек, которого вы встретили у метро, о чем вы сообщили нам в Большом доме? — повторил я вопрос.
Вместо ответа она вскочила и бросилась на кухню, откуда послышались рыдания, грозившие перейти в истерику.
Вот этого я никак не мог предусмотреть и несколько растерялся, что со мною случается очень редко. Погасив сигарету, я не нашел ничего лучшего, как также отправиться на кухню и попытаться взять обстановку под контроль.
Жанна сидела за столом, закрыв лицо руками. Плечи ее вздрагивали. Платок, в который она куталась, сполз на пол.
На кухонной стене, прикрепленная липкой лентой, висела та же самая гравюра, которую мне два часа назад показывали в Эрмитаже — "Мадмуазель Жаннета де Руа в парке Леманжо прогуливает свою любимую болонку Кути. 19 февраля 1772 г.". С Койотом на переднем плане. Койота на кухне, правда, не было, но Кути была. Она стояла на задних лапах, положив передние лапы на колени хозяйке, и жалобно повизгивала. Именно ее визг я принял за начинающуюся у Руановой истерику.
Уже не думая о том, рехнулся я или нет, желая задать еще массу вопросов, я сказал по-русски:
— Успокойтесь, ради Бога! Я не собираюсь причинять вам какой-нибудь вред. Мне нужно знать...
— Что вы от меня хотите? — она отняла руки от лица. Глаза ее были совершенно безумными. — Я не знаю, где он! — закричала она. — Если бы я знала, то никогда бы не пришла к вам. Я надеялась, что вы мне скажите, где он. Он...
Она снова зарыдала, закрыв лицо руками.