– А я не думала, что ты воспримешь именно с этой стороны. Ведь если бы ты восприняла это иначе – не было бы этих дней: ты только порадовалась бы за меня. Главное – в «недостатке так называемого доверия». Но этого не было. Слышишь? Решено было накануне, так как только тогда мы узнали, что завтра – последний день, когда можно. И ведь я приходила к тебе – в тот же день вечером, несмотря на усталость – после всех волнений и длинного жаркого семиверстного пути. Мне хотелось тебя увидеть тогда… Разве тебе не говорили?.. Я была. Ты ушла на дежурство… Я теперь так отдыхаю и так спокойна! И мне так хорошо! Там (в деревне). Здесь, ты знаешь, что это такое… И какая там красота! У нас – на террасе. Около окон липа цветет. Сидишь – и смотришь на озеро, на поля, лес. Какие вечера, зори какие!.. Один вечер особенно хорош был: озеро всё цвело – точно фиалками, про облака – и не расскажешь словами… Я думаю там о тебе, и вот это одно только смущает мое спокойствие, мое счастье. Сколько раз хотела тебе написать – и не могла. Бумага слишком суха… Если бы ты видела его (Гангесова) там! Какой он спокойный, ясный, радостный! Как хорошо у нас!.. Приходи!.. А?.. Нинусь!.. И – дрожит сердце. И опять – слезы. Это – он (Гангесов) всё! Тогда, когда она (Лида) самостоятельно-свободно должна была отнестись ко мне, к моей привязанности, его желанье стало между нами. А эти ее слова:
– Кто третий может стать между нами? Кто может влиять на наши отношения?..
Ну, конечно, только один и может влиять. И это влияние его на три недели отняло у меня свет, и радость, и жизнь… Ах, и теперь я не могу с этим помириться!.. Конечно, конечно, всё дело – во мне, в моем отношении к нему. Будь оно другим – всё другим бы было…
Да еще виновато мое вечное стремление избежать серьезного разговора. Ведь еще за неделю перед тем она (Лида) говорила, что «нам надо переговорить»… Дежурства, дежурства и дежурства – и усталость. И забежишь на минуту – где уж тут «говорить»?!. А последствия – слезы и ничем не поправимое, невозвратимое, скорбное ощущение потерянного. И боль, и осадок горечи…
Я упряма. Я переупрямлю себя. Протяну ему (Гангесову) руку – ах!.. М-м… Что ж из того? Дружески… Что из этого выйдет? Не знаю… Но… Ведь это одно отравляет ей (Лиде) счастье… «Я очень счастлива. Только вот это… Только иногда грызу себя… За тебя…» Ах, все-таки – что-то ушло… Как не стыдно – опять плакать!.. В окно, наконец, могут увидать…
Мне хочется Веру Феодоровну увидать. Ей рассказала бы всё… Тяжело. Горько. А больше – никому…
Буду веселая – везде. На телеграфе, в гостях (когда пойду – а вот нарочно пойду!), дома… «Горе мое – одна изопью…»