После Карла Великого все германоязычные народности, обитавшие южнее Ютландии, вошли в состав франкских королевств, приняли христианство и тем самым оказались в сфере воздействия западной цивилизации. Германские племена, жившие севернее, сохранили независимость, а вместе с ней и свои исконные обычаи. Говорили северные племена на несхожих между собой наречиях, но мы их все называем скандинавскими, поскольку эти наречия больше, чем друг от друга, отличались от говоров Германии. Скандинавские и германские языки — две ветви, имеющие общий корень. Отличие культуры северных племен от культуры их более южных соседей выявилось особенно отчетливо после Великого переселения народов в II-III вв. н.э., когда германские народы, исконно населявшие побережье Балтийского моря и бассейн Эльбы и являвшиеся как бы переходной ступенью между этими двумя культурами, ушли с насиженных мест.
Жители крайнего Севера не были уцелевшими обломками от исчезнувших племен, но и не составляли вместе с тем единой народности.
В Скании, на островах и несколько позже на Ютландском полуострове размещались датчане; о ётах хранят воспоминания шведские провинции Эстеръётланд и Вестеръётланд[6]; вокруг озера Меларен обитали шведы, а на окраине по берегам фиордов жили различные племена, разделенные между собой лесами и занесенными снегом пустошами, но объединенные единым и привычным морем, эти племена вскоре получат название норвежцев. Несмотря на различия, между всеми этими народностями существовало и явственное родство, они часто смешивались между собой, и неудивительно, что их соседи стали именовать их одним общим именем. Полабские германцы стали называть чужаков, которые неизбежно кажутся загадочными, норманнами, то есть «людьми Севера», по той стороне света, откуда они появлялись. Со временем это название укоренилось. Любопытно, что и романское население Галлии воспользовалось этим экзотическим словом; для объяснения этого есть две версии — первая: о существовании «свирепых норманнов» галлы узнали сначала из рассказов, приходивших из пограничных областей; вторая: простолюдины усвоили его от знати и королевских чиновников, которые чаще всего были выходцами из Австразии, но говорили на франкском диалекте. Последнюю версию подтверждает еще и то, что это слово прижилось только на континенте. Англичане или старались как могли различать всевозможные северные народности, или называли их всех датчанами, с которыми чаще всего имели дело[7].
Так обстояло дело с «северными язычниками», чьи набеги, начавшиеся где-то около 800 года, на протяжении полутора веков приводили в ужас Запад. Историческое содержание «норманнских набегов» видим яснее мы, чем зоркие дозорные, что вглядывались когда-то в морские дали, с трепетом ожидая остроносых вражеских драккаров, чем монахи, которые занимались в своих скрипториях описаниями грабежей. В подлинной исторической перспективе эти побеги в великой и бурной человеческой истории представляются всего лишь небольшим эпизодом, правда, необыкновенно кровопролитным. Не будем также забывать, что относящиеся примерно к тому же времени дальние странствия скандинавов — от Гренландии до Украины — способствовали тому, что возникло немало новых торговых и культурных связей. Но это тема для другого исследования, которое изучало бы истоки европейской экономики и показало бы, как благодаря крестьянам, купцам и воинам расширялся культурный кругозор Европы. Опустошительные набеги и войны на Западе — впрочем, их начало будет обрисовано в другом томе наших сочинений — в данном случае интересуют нас только как одна из причин возникновения нового феодального общества.