«Кровь, – пронеслась запоздалая мысль, – все—таки не состорожничал».
Наконец, снова поднялся, оторвался от стены и на негнущихся непослушных ногах пошёл к Вознесенскому. Остановился у фонаря, опершись на крашенный железный столб.
– Эй, – раздался властный голос, – что остановился. Иди своей дорогой.
Волков повернул голову в сторону приближавшегося человека, глаза предательски показывали только тёмное пятно, хотел махнуть рукой, но, едва её оторвал от фонарного столба, чуть снова не упал.
– Кто ж тебя так? – в голосе появились сочувственными нотки.
Только теперь, когда подошедший оказался в двух шагах, Иван Андреевич увидел полицейскую шинель.
– Я, – хотел произнести Волков, но закашлялся и только потом прохрипел, – я – агент сыскного. Мне нужен извозчик.
– К доктору вам надо, – городовой сменил начальствующий тон, ведь все агенты сыскного, почитай, имеют офицерский чин.
– В сыскное, – и отдышавшись, Волков добавил, – никого… не …видел… не пробегал… ли… кто….
– Никак нет, час—то поздний, – полицейский, поддерживая под руку Ивана Андреевича, повёл к проспекту, где на пересечении с Садовой стояла железная печка, которые по приказу градоначальника топили целую ночь на перекрёстках крупных улиц и проспектов, чтобы никто не мог замёрзнуть зимними ночами. Там же грелись и извозчики, хотя до Большой Морской и было недалеко, но Волков идти пешком не решился. Не хватало сил.
Соловьёв ускорил шаг, догнал второго, взял под руку. Тот от неожиданности остановился, посмотрел на Ивана Ивановича слегка удивлённым взглядом.
– Нам по пути, – Соловьёв произнёс негромко, но с твёрдостью в голосе, не требующей возражения.
– Может быть.
– Здесь уже недалеко.
И второй, как послушное телятя, не сопротивляясь пошёл рядом с сыскным агентом, приноравливая шаг к соловьёвскому.
Перед самыми дверями в отделение полицейский, несший службе, поприветствовал подошедших:
– Доброй ночи, Ваше Благородие!
– Доброй, доброй, – ответил Соловьёв, открывая дверь перед приведённым, и только тогда второй с досадой произнёс:
– Вона как! Допрыгался Васька, – имея в виду то ли себя, то ли собутыльника из «Заведения».
Дежурный чиновник по сыскному только вскинул брови, махнул головою в знак приветствия, но ничего не сказал. Не принято, было в отделении, говорить лишнее в коридорах не от недоверия, а от того, что кто—то из приведенных может услышать не предназначенное для посторонних ушей.
В камеру, – устало произнёс Соловьёв, отирая рукой лицо, словно пытался снять напряжение сегодняшнего долгого дня.