— С Днеммматери — мямлю я, снимаю крышку с её чашки кофе с фундуком и медленно выливаю содержимое стакана на грязь передо мной, наблюдая, как жидкость быстро впитывается в сухую землю.
Когда чашка пустеет, я закрываю крышку и ставлю стакан рядом с собой, пытаюсь дотянуться до сумки с рогаликом. Мне приходится расширить глаза и пару раз моргнуть, прежде чем удается сфокусироваться на сумке, открыть ее и достать коричный хрустящий рогалик. Я сажусь у изголовья надгробья и тяжело вздыхаю.
— Я не могу без тебя. Меня бесит, что тебя нет рядом. Меня это так сильно угнетает. – Я разговариваю с фотографией на плите, тщетно пытаясь удержать слезы. Они скатываются по щекам и падают на мои колени.
Я подбираю несколько травинок, которые выбились из потревоженной земли, и начинаю рвать их на кусочки, пока льются слезы.
— Что я должна делать без тебя? Как мне жить? — рыдаю я от злости.
Я верчу в руках еще несколько травинок и вытираю нос тыльной стороной руки. Слова на надгробье расплываются в глазах.
— Я не хочу находиться здесь без тебя. Я не знаю, как…Я не знаю, как жить без тебя.
Легкий ветерок веет сквозь деревья, я поднимаю лицо к небу и позволяю ему ласкать меня, надеясь, что это знак. Может, это мамин знак, что я должна это сделать. Она хочет, чтобы я была с ней. С закрытыми глазами я достаю из переднего кармана шорт бритву, слегка вожу вперед-назад по ней большим пальцем. Думаю о том, как мне хочется спать и как легко будет свернуться калачиком на земле и вздремнуть.
Не открывая глаза, я прикладываю бритву к внутренней стороне запястья и делаю первый надрез.
За тобой
— Как поживает твой отец? — спрашивает доктор Томпсон.
В её кабинете светло и свежо. В начале каждой встречи она извиняется и закрывает штору над своим рабочим столом, чтобы солнце не слепило нам глаза. Она всегда шутит, что хотела бы ослепить меня. Якобы так я смогу забыть, что нахожусь в кабинете у врача, и это поможет мне открыться. И каждый раз я удивляюсь, не была ли она знакома с моей мамой в прошлой жизни. И не украла ли у нее самые лучшие черты.
Я всегда забираюсь с ногами на белый кожаный диван. Он мягкий словно масло. Я подбираю ноги под себя, а доктор Томпсон садится напротив в голубое мягкое кресло. Она считает, что такое расположение наиболее удобно и способствует откровенному разговору. Ей хочется, чтобы у посетителей создалось впечатление, что они просто болтают в ее гостиной. В ее кабинете теплая и благоприятная атмосфера. Предполагаю, это характерно для кабинета любого психотерапевта. Точно сказать не могу, так как она единственный врач, у которого я когда-либо была. Я всегда замечаю, что разглядываю картину Томаса Кинкейда на стене. На ней изображен заснеженный особняк в канун Рождества. У моих родителей над камином висела точно такая же картина, пока мой отец не стер все следы существования моей мамы после её смерти. Интересно, где эта картина сейчас.