Камера взяла средний план.
У парня не было ног.
Вместо них – короткие культи, к которым приделаны маленькие лыжи. Он сидел на санках, разбросав лыжные палки в стороны, победно воздев руки к небу, буквально излучая с экрана радость триумфа.
Мешков понял, что соревновались паралимпийцы. Действительно, ведь олимпиада уже закончилась. Он редко смотрел телевизор, в голове и так было полно всякой дряни.
Он подумал тогда, глядя на эту радостную счастливую рожу, что мать-природа, следуя собственному нелогичному выбору, не дала этому парню ничего, даже минимума, необходимого для жизни. Выплюнула однажды в грязный, кипучий мир, да еще не где-нибудь в Швеции, а в такой стране, где не каждый здоровый может за себя постоять. Крутись как хочешь. А выбор у тебя не большой. Хочешь – покрывайся плесенью, выпрашивай у здоровых собратьев подачку в виде жалкой пенсии, таскайся по врачам, кляни судьбу каждый раз, как только утром откроешь глаза. Не будет у тебя ни взлетов, ни побед. А будут только падения, и ты узнаешь, что падать можно бесконечно. Никто не обрадуется твоему приходу в этот мир, а все будут ждать ухода, и даже мать или сестра (у кого ты там камнем повиснешь на шее), глядя на твои культи, нет-нет да и вздохнет украдкой: «Скорей бы!…»
А хочешь – стиснув зубы, иди к вершине. Но тогда тебя ждет боль. Много-много боли! И если по пути к вершине ты не подавишься этой болью, может быть, познаешь такое счастье, которое не каждому смертному дано испытать. Хотя и тут нет гарантий. Матери-природе все равно. Для нее ты – пасынок, и ей глубоко плевать, чем там у тебя все закончится.
Парень сидел в санках, с глупым, счастливым лицом, грудная клетка с номером четыре ритмично расширялась, изо рта валил пар. Он тряс головой, пожимал руки подбежавшим к нему людям, ошалевший от радости, не замечая, что под носом мотается сопля, ему было не до того. Он был на вершине. И только он один, да может быть жестокая в своей нелогичности природа знала, чего ему стоил этот миг. Пожалуй, он был счастливее многих. И вряд ли он сделал кому-нибудь подлость. Все его силы ушли на преодоление себя и предлагаемых судьбой обстоятельств.
Ошалевшее, счастливое лицо потеснило холеную физиономию любителя терзать двенадцатилетних девочек.
И дышать стало немного легче.
Все разные. Сама жизнь подтверждала это. Главное, чтобы не нарушился хрупкий баланс, чтобы одних было не слишком много, а других – не слишком мало, чтобы мир мог существовать дальше. Он уверовал в эту теорию и стал работать дальше, убежденный, что если где-то какой-то упырь ограбил старуху, то в этот же миг, в какой-нибудь провинциальной дыре многодетная семья оформляла опеку над сиротой. Это должно было происходить, чтобы не нарушился баланс, равновесие, иначе все пойдет прахом.