— Иди, Миша, охолодись, — позвал Азоркин, когда Михаил перенес двадцать третью рудстойку.
Азоркин стоял на коленях перед надломленной стойкой, на отщепах которой висели спецовки, и, сняв каску, вытирал полами куртки голову, лицо, плечи. Потом, отпив из фляги, протянул ее Михаилу.
— У меня своя, — отказался Михаил и окунул лицо в прохладу куртки. — Сколько теперь времени?
— Теперь? Половина восьмого, надо думать. Солнце закатывается, — ответил Азоркин и посмотрел на часы. — Тридцать пять восьмого, — сообщил он.
— Вот черт! — подосадовал Михаил. — Время ушло, а сделали... С креплением возимся, а комбайн стоит...
— Не переживай, хрен с ним со всем, — душевным, сочувствующим голосом сказал Азоркин. — Вон и конвейер остановился, видно, порожняк кончился, отдохни и ты. Душно сегодня, спасу нет...
— Железо мокнет — тайфун должен быть, — поддержал Михаил.
— Ночью врежет, — согласился Азоркин. — Тайфуны любят по ночам разбойничать. А сейчас на-гора закат... — Он забывчиво держал флягу, сощурившись, глядел далеким взглядом перед собой, будто и впрямь оберегал глаза от закатного солнца. — Восходы-закаты, сколько же вас схоронил я в этой ямине? — Азоркин вздохнул, покачал головой. — Что-то страшно иной раз становится. А? Тебе не бывало страшно, Михаил?
Михаил насторожился — так неожиданно прозвучали для него слова из уст Азоркина, не знающего, на что он тратит свою жизнь.
— Кому страшно? Тебе? — Михаил даже хотел руку протянуть, потрогать Азоркина, убедиться: он ли перед ним? — Ты серьезно?
— А что я, не человек? — обиделся Азоркин. — Я знаю, ты меня не принимаешь за человека. Знаю!
Азоркин сшелушивал со своих плеч и лопаток присохший угольный штыб, крупную, как отруби, пыль, и грудь его, живот были сложены словно бы из выпуклых плиток, плечевые кости-дуги туго увязывались мускулами с жилистой шеей и с бугристыми предплечьями. Накинув куртку, уселся на обрезок бревна, сразу обернувшись из богатыря обмокшей птицей.
— Почему не человек? Что мне тебя не признавать? — не согласился Михаил и, смущенно улыбаясь, не выдержал, признался: — Я сегодня перетрусил до крайности. Хотел удрать из лавы и вас бросить. Ты спал. Думал, так сонного и схоронит.
— Да, тут недолго, — показал Азоркин на кровлю.
— Я и говорю: нам, таким ко всему привыкшим, страх на пользу. Привыкших-то наказывает почаще. Хорошо, говорю, что страшно. А то что ж: находим — не радуемся, теряем — не горюем. Живем ветром вольным. Куда летим — адреса не знаем...
Михаил не замечал, увлеченный, как по скулам Азоркина задвигались желвачки.