– Эту сложную технику в воздухе обслуживают от трех до семи человек, не считая автопилота, автоштурмана. Она не садится на корявые площадки, а шпарит по извечным, хорошо радиофицированным трассам, и затраченный труд каждого члена экипажа в отдельности намного меньше труда пилота-санитарника. А закон один – оплата по труду.
– И все-таки при чем тут я, простой работяга, а не издатель законов?
– Ты командир.
– Слышали и читали! Если командир, то не можешь проходить мимо недостатков. Тебя в шею, а ты все равно будь принципиален и отстаивай правоту. Намаешься, похудеешь, может, нервы лопнут, и тебя в белые тапочки обуют – отстаивай! А я вот и отстаиваю! Моя правота – солдатская! Аракелян говорит, что я зря грожу пилотам и обещаю за каждый проступок все кары земные. Я, видите ли, травмирую их психику, заставляю работать с оглядкой, душу самостоятельность. Но ведь это система Аэрофлота! Наказание и еще раз наказание – один из главных методов борьбы с летными происшествиями. А я солдат и выполняю приказ!
– Наверху тоже не боги. У палки два конца. Пилоты сейчас боятся облачка на горизонте, теряют навыки полетов в усложненных условиях, делают необоснованные возвраты. Они попросту трусят, но не перед стихией, а перед чиновником с властью, перед солдафоном. – Романовский встал и положил на плечо Кроткого руку. – Хорошо то, что годами устоявшееся в тебе начало бродить, Миша. Вижу, ты сможешь работать по-настоящему.
У Кроткого в глазах колыхнулась плавленная медь, мокро заблестели рыжие ресницы.
– Работать? Но я же в ауте! Я не штангист, чтобы поднять обиду тяжелее своего веса! Да и на помост больше не пустят.
– Чепуха.
– Может, как профсоюзный босс, и ты голосовал за мое снятие?
– Мы утвердили решение администрации.
– Предали и благодетель Терещенко, и старый фронтовой товарищ! – Кроткий резко повернулся, схватил плащ-палатку и поволок к двери. На полу остался мокрый след. – Волк кобыле не друг! – и от удара дрогнули косяки, треснула в пазах шпаклевка.
Романовский на мгновение вспомнил, как вел слепого, израненного друга в горячем фронтовом небе. Михаил выстоял против смерти. Но станет ли он зрячим сейчас? Выстоит ли против горькой правды? Может быть, вернуть, пожалеть, успокоить?.. Нет, пусть, пусть будет так! Сам поймет!
Кроткий быстро шагал на аэродром. Он силился собраться с мыслями, но они вслепую метались в уставшем мозгу. Не понимал, но чувствовал какую-то правду в словах друга. Ее надо было осмыслить, прежде чем принять или отвергнуть. Случившееся с ним приоткрывало глаза на то, что жизнь человека – цепь сложных соотношений между событиями прошедшими, настоящими и будущими. И будущими – ведь ему жить.