– Не будьте ребенком, – раздраженно проворчал Доминик, отворачиваясь. – Мы служим не по одной-единственной причине. Сегодня ее основание может быть чистым, а завтра оно исказится от нашего высокомерия, надменности, трусости или обыкновеннейшей глупости. Дело не в этом. – Он посмотрел на собеседника. – Юнити носила вашего ребенка. Она если и не шантажировала вас, то, безусловно, оказывала на вас давление, заставляя вас делать то, что ей нужно, и наслаждалась своей властью. Разве она не угрожала вам поставить вашего епископа в известность о вашем поступке?
Молодой человек покачал головой.
– Нет, не трудитесь отвечать. Просто не стоит. Что бы она там ни говорила, вы прекрасно знали, что она была способна это сделать, – заявил Кордэ.
Мэлори покрылся испариной.
– Я не убивал ее! – снова произнес он. – И она не собиралась губить мою карьеру. Просто… просто ей нравилась власть надо мной. Это было для нее развлечением. Она смеялась, потому что знала… – Он зажмурился, понимая, что наговорил слишком много и не в свою пользу. – Я не убивал ее!
– Тогда почему же вы солгали о том, что не видели ее в то утро? – бросил ему вызов Доминик.
– Я не видел ее! Я был в зимнем саду… занимался! Я ее не видел! – Молодой Парментер возвысил полный негодования голос, в котором тем не менее отчетливо звучала нотка страха, с точки зрения Кордэ, не просто угадывавшаяся, но буквально висевшая в воздухе.
Мэлори, безусловно, лгал. Если Рэмси не убивал Юнити, это мог сделать только один он. Доминик понимал, что не виноват в новой трагедии. Да, когда-то он сделал мисс Беллвуд ребенка; да, он виновен в том, что не смог поддержать Дженни; виновен в том, что не смог помочь Рэмси, что позволил ему умереть в горести, одиночестве и отчаянии… виновен во всем этом – но только не в смерти Юнити.
– Но если она не заходила в зимний сад, как могло появиться пятно на ее туфле? – спросил он холодным тоном.
Кордэ вполне мог понять тот ужас, который заставлял его молодого собеседника лгать даже теперь, когда ложь была бесполезна, но ему было противно. Ужас лишал Мэлори последней капли достоинства. Он растягивал вчерашнюю боль дольше, чем это было допустимо. Кроме того, Доминик не мог простить ему того, что он позволил, чтобы обвинение в убийстве легло на Рэмси. Одно дело – страх и даже трусость только в отношении себя, и совсем другое – молча смотреть, как другой человек отвечает за твою собственную вину.
– Не знаю! – Молодого Парментера уже трясло. – Это не лезет ни в какие ворота. Я не могу этого объяснить. Знаю только то, что я не выходил из зимнего сада и она туда не входила.