"Этакая постельная карьеристка! Черт, что за чушь лезет мне в голову".
Ещё не приняв окончательного решения, царевич всё же начал приглушать собственную энергетику, поневоле радуясь массивным тратам силы на диагностику и лечение раненых порубежников – в ином случае он бы попросту не смог "усыпить" средоточие в должной мере. Впрочем, даже так была совсем не маленькая вероятность случайным выплеском попросту сжечь слабенький источник рыжеволосой Хорошавы… Вздохнув и ещё раз прислушавшись к эмоциям девицы, юноша отстраненно констатировал:
"Всё, хорошей лекарки из неё уже не получится".
Тонкая понева словно сама собой поползла вниз, и Дмитрий почувствовал, что тело берет на разумом верх. Сдавленное ойканье, когда рыжеволоска "запнулась" о собственную одёжку и буквально рухнула на него. Касание её груди, податливая сладость неопытных губ и собственная рука, мягко сдавившая гладко-упругую ягодицу…
"Да пошло оно всё!".
***
В полдень первого июньского дня, года семь тысяч семьдесят пятого от Сотворения мира, над большим воинским станом, раскинувшимся неподалёку от невеликой деревушки Судьбище, поднялся в небесную высь и резко оборвался крик мучительной боли – но не стали бить тревогу караульные, не встревожились отцы-командиры порубежных полков. Потому что на тонкую, крепкую и отменно смазанную бараньим жиром палю уселся всего лишь один из пленных людоловов. Конечно, это был не простой ногай, коих полным-полно в Диком поле – нет, казни удостоили племянника Табан-мурзы, пятнадцатилетнего Багаутдина. Оборвав тем самым последнюю ниточку, связывающую степного князя с его покойным старшим братом…
– Какой звонкий голосок у мурзенка прорезался! А, братие?!
И вызвав некоторое оживление среди всех, кто наблюдал это неоднозначное зрелище. Одни спорили, сколько казнимый протянет; другие втихомолку обсуждали ту лёгкость, с которой будущий великий государь определил чужого пленника на кол; третьи вспоминали иные забавы его грозного отца; ну а четвертых более всего интересовал не сам царевич, а его новая личная ученица…
– Долгие лета государю-наследнику!
Белгородский помещик Афанасий Ноготков чувствовал себя не очень хорошо. Для начала, это именно его полоняник сейчас корчился от раздирающего внутренности огня – а он ведь, грешным делом, уже успел помечтать о размерах выкупа, который получит за степного княжича.
– И тебе того же, добрый христианин.
А второй причиной неуверенности было то, что ему так и не сказали, зачем его призвал к себе наследник трона. Впрочем, причина оказалась на диво приятной: выразительно покосившись на пронзённое деревом тело, юный властитель стянул с десницы невзрачное колечко тёмного янтаря с выгравированной по ободку молитвой – а с шуйцы золотой перстень с некрупным изумрудом.