Село было пусто, только у конака двигались в дыму какие-то фигуры. По двору бегали, суетясь, испуганные люди; залп со стороны реки отрезвил их.
Кара Ибрагим смотрел, как горит дом разбойника, и переполнялся чувством признательности аллаху за то, что нечестивое гнездо уничтожено на радость падишаху и во имя дин-ислама. Клубы дыма росли, охватывали все здание, и Кара Ибрагим видел на большой галлерее женщину с двумя детьми на руках — может быть, она ждала помощи или проклинала тех, кто обрек ее на эту страшную участь... Кара Ибрагим упивался ее муками, хотя знал, что дочь Метексы ни в чем не виновна, — она была просто женщина и больше ничего... Но он не мог раздумывать, он знал, что надо мстить, и мстил. Наказание главному разбойнику должно было заставить дрогнуть и сдаться других, помельче. Поэтому кара должна быть жестокой, неслыханной... «Каждый человек есть чадо аллаха, — повторял он мысленно слова Синапа, — и имеет право на его милость и благоволение...» Ишь ты, какой ходжа выискался!.. Каждый человек... нет, не каждый! Между человеком и человеком есть разница. Тот не человек, кто поднял руку на дин-ислам и не признает чужой собственности. «Аллах, говорит, создал свободными птиц и реки, и травы, и только человек остался рабом человека». Глупости! Это тебе потому так кажется, что ты живешь в тесном ущелье, а начни-ка хорошенько осматриваться, так увидишь, что везде господствует сильный: человек подчиняется человеку, чтобы существовать, ибо ему нужен повелитель и судья...
Кара Ибрагим очнулся от этих мыслей, мучительность которых усиливалась засевшим в душе едва уловимым убеждением, что он неправ, а тот, упрямый разбойник, ближе к истине... До его слуха донеслись крики жандармов:
— Вай! Гибнет, несчастная.
— Падает, падает...
— Как она жалостно кричала, слыхал?
— Не могу видеть, как гибнут женщины и дети...
— Ведь это наши, правоверные...
Кара Ибрагим погнал коня в направлении конака и еще с дороги увидел, как огромное здание, охваченное дымом и языками пламени, качнулось и рухнуло, как дерево, сломленное бурей.