— Ну и?
— Что «ну и»? Право же, Крис… — Ресницы, накрашенные чем-то темным и блестящим, прикрывали ее глаза, и она, вспоминая, добавила: — Он был милым. Хотя и произносил букву «г» в слове «кроманьонец».
— Жаклин, а ты…
— Конечно нет. То, о чем я стараюсь сказать тебе, несмотря на все твои замечания, это то, что писать романы в наши дни — дело не для писателей, а для актеров. Что бы случилось с затворницей, царапающей слова на бумаге при свете свечи в башне из слоновой кости, где ее единственными компаньонами бывают только тени?
— Такого никогда не было… да, Эмили Дикинсон, конечно, но она…
— Писательство, как принято считать, существует для личностей-интровертов. Человеколюбцу не придет в голову стать писателем. Предполагается, что он будет актером, сиделкой, страховым агентом или…
— Ну хорошо, хорошо. — Крис сделал знак официанту. Ему казалось, что Жаклин может говорить, не переводя дыхание, а если и остановится, то только для того, чтобы приложиться к стакану, но она быстро разделалась со своим мартини. Крис вставил: — Я не хочу противоречить твоей теории. Но то, о чем ты говоришь, не имеет никакой связи с реальным миром. Дела идут так, как они идут, и твое ворчание ничего не изменит.
— Ты хочешь сказать, что это неуместно, — размышляла Жаклин. — Или «неусемно», как говорит мой вну… как говорит мой молодой друг.
Она немного отпила из второго стакана, а Крис стал размышлять о том, что за слово соскользнуло с ее языка. Внук? Внучатый племянник? Жаклин бесконечно рассказывала обо всем, за исключением своей личной жизни. Предположительно, был мистер Кирби, или, возможно, профессор или доктор Кирби. Никто, казалось, не знал, что скрывается за этим именем. Жаклин никогда не заводила о нем разговора. У нее были дети, но сколько? Вопросы, поставленные с расчетом на извлечение информации, оставались без ответа.
После того как первая книга Жаклин попала в список бестселлеров, а ее выходки на ток-шоу привлекли к ней внимание общества, несколько репортеров, поставляющих пикантный материал светской хронике, посвященной разным слухам и прочему вздору, почуяв возможность скандала, кроющегося за ее скрытностью, попытались выследить семью писательницы. Самое большое, что им удалось узнать, было то, что, по слухам, сын Жаклин проживал в студенческом кампусе университета на Среднем Западе. Репортеру, подошедшему к молодой, свежего вида женщине, сидевшей за столиком регистратора, было сказано, что мистер Кирби сейчас находится в общежитии, после чего его провели в комнату, занятую семью-восемью или даже двенадцатью-тринадцатью (журналист сбился со счета) улыбающимися молодыми людьми, каждый из которых уверял, что он сын Жаклин Кирби. У них были разные имена — Перегрин, Радклифф, Персиваль, Агривэйн и Уиллоуби, — и начавшееся интервью быстро деградировало в постоянные встречные претензии, отказы, отрицания, ругань, закончившиеся настоящим рукоприкладством.