— Какитела сообщил мне, что он где-то в одной из соседних деревень.
— Кто такой Какитела? — терпение Абуласана иссякало, медлительность Диомидэ раздражала его.
— Тоже иудей, пытался подружиться с Боголюбским.
— Какитела… Что-то припоминаю… он, кажется, не справился с порученным ему делом, так?
— Да, это он, тогда он не смог свалить Зорабабели, а сегодня он пришел ко мне и говорит: не хочет ли твой господин видеть Зорабабели? — Диомидэ улыбнулся, обнажив белоснежные зубы. — А я думаю, что это ему хочется, чтобы тебе подали Зорабабели на блюдечке.
Глаза у Абуласана заблестели.
— Непременно, непременно притащи его… со связанными руками и обнаженной головой и помести его в царскую резиденцию со скотом и птицей!
— Слушаю, батоно! — и Диомидэ неслышно вышел из комнаты.
Абуласан долго не отрывал взгляда от двери, в которую вышел Диомидэ. Сегодня его впервые посетила мысль, кому еще мог служить его верный слуга.
«Чей он лазутчик? Кому доносит сведения обо мне?»
Он долго думал, какую опасность может представлять Диомидэ, окажись он неверным слугой, и твердо решил, как только войдет во дворец и царь займет трон, вплотную заняться Диомидэ.
«Глаза мои устали в ожидании Бога моего»
…Кого мне бояться?
Господь — крепость жизни
моей: кого мне страшиться?
Пс. 26, 1
Следуя примеру своего отца Мордехая Зорабабели, в канун Нового года Занкан отправлялся в города и села Картли и самолично раздавал неимущим евреям серебро: в Новый год у всех на столе должна быть еда. Его не остановила смута, царившая в стране: благому делу ничто не может помешать. Подобно отцу своему Мордехаю, он посетил неимущих евреев из близлежащих сел, раздал деньги для достойной встречи осенних праздников.
В понедельник после полудня два человека в масках напали на Занкана, отправлявшегося в синагогу, повязали глаза, скрутили веревкой руки. Первая мысль Занкана была о Гучу и Джачу: где они — предали его или пали жертвами несчастья? Он знал, воины Абуласана рыскали по окрестным деревням. Разбойники не напали бы на него. Занкан откупался от разбойников прежде, чем они что-либо требовали. На этот раз от него ничего не хотели. Изумление овладело им позднее, когда чесучовую повязку с глаз у него сняли, и он увидел перед собой Начармагевскую летнюю резиденцию царицы.
Занкану развязали руки и втолкнули в один из покоев дворца, превращенный в настоящий хлев. Посреди комнаты разлеглась корова, лениво жевавшая жвачку. Две свиньи безмятежно похрюкивали, лежа в собственном дерьме. Белый конь, как завзятый тюремщик, навострил уши и, вытянув шею, поднял голову — можно было подумать, прислушивается к чьим-то шагам, а поросенок, прогнувшись на спине, потягивался, царапая пол задними ногами. Несмотря на вечерний сумрак, царивший в покое, Занкан увидел, что пол загажен так, что ногу поставить негде. Все было в нечистотах — ковер, тахты, кресла, даже стены. Потрясенный, он оглядывался по сторонам: расшитое золотом покрывало тахты скрывали кучи дерьма — казалось, всю скверну мира собрали на ней.