О шахтерах достаточно было сообщить, что благодаря их бдительности и мужеству значительное количество имущества удалось спасти от огня, а после пожара они усердно работали на расчистке территории. Пять недель они ломали то, что все еще упрямо возвышалось среди пепла, отделяли кости – там, где это было возможно, – от перемешанной горелой массы других предметов, их напоминавших… Еще девятнадцать раз вереницы телег отправлялись на каменоломню, прежде чем он, начальник, не объявил, что все оставшееся можно использовать в качестве строительного щебня под новой булыжной мостовой, класть которую будет месье Саньяк: каменщик получил официальный заказ на перестройку всей территории и превращению ее в рынок Невинных…
Ибо именно такое решение было принято и подтверждено специальным указом. Новый рынок на старой, некогда пожиравшей людей кладбищенской земле! Сутолока мелкой торговли, крики шумных теток там, где когда-то звучали лишь колокол настоятеля да удары лопаты пономаря. У Жанны будет свой прилавок. Она сказала, что хотела бы торговать. Цветами – засушенными цветами и травами. Хотя сначала ей предстоит выносить то, что спрятано в большой ровной выпуклости, приподнимающей над землей ее юбки. Гильотен не забыл о своем обещании быть акушером. Он часто навещает ее и рассказывает остроумные и полные нежности истории о том, как течет жизнь в квартире на Рю-Обри-Буше: об умиротворенной девушке, старом могильщике и горняке. Последний раз он поведал им – Жан-Батисту, Элоизе, Арману, Лизе Саже – о колыбельке, которую смастерил Ян Блок. Кроватка с качалкой в форме двух полумесяцев, по словам доктора, сделана изумительно: в изножье вырезана роза, а в изголовье маленькая птичка, похожая на воробья.
Что до остальных собратьев Блока, то недели две назад они ушли, хотя не совсем ясно, куда. Последний разговор Жан-Батиста с лиловоглазым шахтером состоялся в саду за церковью Гроба Господня, где рабочие разбили новый лагерь после пожара. Легкий туман стелился в сумерках над последними летними цветами – георгинами и геранью. Жан-Батист принес горнякам жалованье. Деньги были приняты – шахтер быстро взвесил кошель на ладони, – после чего, несколько смягчив обычный официальный тон, сообщил инженеру, что завтра утром они уходят.
– В Валансьен?
– Нет, не туда.
– Но вы уходите все вместе?
– Да.
– Тогда желаю вам… я вам благодарен. Всем вам.
Кивок.
– Ты Хоорнведер?
– Ламсен.
– Значит, Ламсен.
– Моэмус.
– Моэмус?
Сэк, Тант, Осте, Слаббарт…
На следующее утро сад был уже пуст. Лишь примятая трава говорила о том, что здесь недавно стоял чей-то лагерь. Странное, тревожное чувство, что он с ними никогда больше не увидится – ни здесь, ни где-нибудь еще. Элоиза винит его в том, что он скучает без своих шахтеров, и хотя он смеется – как можно скучать по таким людям! – доля истины в ее словах есть. Он зависел от них, очень зависел. Без присущего им особого сочетания самообладания и бунтарства, кто знает, быть может, церковь кладбища Невинных до сих пор отбрасывала бы свою тень на Рю-Сен-Дени?