При виде чемодана, лежавшего на полу в ее спальне, его сердце сжалось, затрепетало, словно от удара. Крышка была откинута, чемодан был набит доверху; какая-то одежда свисала с комода. Жем даже не разложила ее по ящикам. Она доставала все из чемодана – значит, была готова к отъезду в любой момент.
Он не стал обращать внимания на свое сердце. В его жизни никто не отличался особым терпением, включая его самого, и сейчас он меньше всего собирался бросать свои привычки.
Он зажег ближайшую к себе лампу, и Жем сначала застыла, потом высвободилась из его рук.
– Не надо – выключи, – взмолилась она.
Его рука замерла возле выключателя.
– Ты уверена? – разочарованно спросил он. Она стояла перед ним в густо-голубой тунике, закрывавшей ее тело, но ее лицо пылало, губы распухли от поцелуев, а глаза потемнели и горели голодным огнем. Но ведь в темноте он не увидит ни ее веснушек, ни ее разгоряченного тела и того, что с ним происходит под его ласками!
Ее губы упрямо сжались. Она скрестила руки на груди.
Он выключил лампу.
При свете, падавшем с улицы, он все же различал ее, но скорее как более светлый силуэт на темном фоне. Он не видел ни ее бледных веснушек, ни румянца смущения. В следующий раз, пообещал он себе, протягивая к ней руки, и тут же встревожился из-за своих непрестанных попыток сделать их отношения долгими.
Внезапно она вскочила на кровать, и ее лицо оказалось на одном уровне с его лицом. Когда на этот раз он поцеловал ее в губы, она сунула руки ему под рубашку. Там была майка. Проклятый идиот, зачем он надел ее? Но она устранила и этот барьер, задрав майку кверху.
Он снял с нее куртку, при этом ей пришлось убрать руки с его тела. Но он тут же схватил их и приблизил к пуговицам на своей рубашке.
– Я не могу тебе верить… – Она замолкла и поцеловала его, точно так, как он и мечтал, сделала это медленно, словно хотела наслаждаться его вкусом целую вечность.
– Чему ты не можешь верить? – спросил он возле ее губ, расстегивая пуговицы снизу, пока она расстегивала верхние. Но его руки вскоре забыли про пуговицы и начали гладить ее тело сквозь тунику. Он расстегнул ее надоедливый ремень, все время попадавшийся ему под руки, и бросил на пол.
– Неважно, – прошептала она, поглаживая его плечи. – Мне все равно.
Он не сумел промолчать – запротестовал, укладывая ее на кровать.
– Нет, важно. И тебе не должно быть все равно.
Его сердце бешено заколотилось – вот она, лежит и ждет его. Он снял с ее ног лодочки на плоской подошве, проведя ладонями по тонким легинсам, по стройным, упрямым мышцам, слишком тонким, но не слабым. Медленно сжал ее икры, более твердые, чем он ожидал.