…Скатерть исчезла, на тусклой деревянной поверхности стояли только грубые керамические тарелки. На них горкой лежали съёжившиеся, как будто обожженные солнцем, скелетики виноградных кистей с пустыми мошонками ягод на концах, окруженные серыми каменными останками персиков. А над ними, упираясь ладонями и коленями в доски стола, изогнулась совершенно голая Матильда. Её огромные груди были неестественно разведены в стороны, заполняя собой провалы подмышек, а к большим, почти чёрным в полутьме соскам прильнули герр Вольф и мистер Монтелли. Герр Вольф жадно сглатывал, временами икая и пуская пузыри. Мистер Монтелли сосал грудь аккуратно, придерживая пальцами чуть колышущуюся мякоть и осторожно косился на стоящую посредине стола бутыль. Ни тётушки, ни Изабеллы, ни Леди в комнате не было. Матильда протяжно по-коровьи вздохнула и, повернув к нему голову, снова безмятежно заулыбалась.
— Ты кого-то ищешь? Так нет никого! Шлюху эту, Изабеллу, я выгнала… Давно уже выгнала. Куда ей, с её прыщами вместо сисек!.. А тётушка твоя… тоже изрядная шлюха, по правде сказать… под столом лежит: померла, кажется, с перепугу. А кто ещё? А, да, Леди. Так она сбежала. Зачем ей с нами, с психами, дело иметь? И боязно, и вообще… Матильда пошевелилась, придерживая грудь так, чтобы урчащему герру Вольфу было удобнее, и чуть поморщилась.
— Всё, Билли, всё! Вот в такой дряни мы и живём… А я ведь тебя, дурака, спасаю, похоже… Ох и присосался, старый… Да, так вот… Они, эти Сольерри, тебе бутыль принесли, чтобы ты по своей воле отказался… Говорят, предок наш великий не выдержал. И ты не выдержишь. Потому что дерьмо это… И Дар этот весь в дерьме. Вот Гений и не устоял: ему предложили, налили с готовностью, он и хлебнул. Ну что ты так на меня смотришь? А, Билли? Ну да, ты ж меня дурой недоделанной всегда считал. Из-за моих детишек, что ли? Пришёл бы, спросил, я бы тебе и рассказала всё про Дар. И про предка, кстати, тоже… Да, отравили нашего гения! Сольерри, родственничек, ему вот эту бутылку принес: не хочешь больше? Не можешь? Вот и славно! Выпей и станешь как все. Ну и что же? Баба — жена — беременная, грязь кругом, нищета, дрязги и сплетни. И, главное, вроде бы такой Дар в руках, а всё равно грязь… И сам Дар этот: то светлый, а то… Когда он светлый, так всё вокруг ещё страшнее. Когда же Дар тёмный, как ночь… сам понимаешь, невыносимо… И никуда не денешься, не скроешься! Вот он и… И дед наш эту дрянь пил, и отец твой, между прочим, тоже… А всё потому, что такой, как я, с ним не было! Чтобы Дар принять, настоящая женщина должна быть рядом, понимаешь? А настоящая женщина — это грудь… И чтобы её было много… Понимаешь? Нет? Дар — это как приступ болезни, как эпилепсия, что ли… Больному нужен уход, ему грудь нужна! Опять не понимаешь? Ну ничего, и не надо. Я ведь о многом догадываюсь, но разве объяснишь… Эх, тяжко мне, тяжко… Не могу я больше!